Чарльз Диккенс - Давид Копперфильд. Том II

Рядом с нею сидела сравнительно пожилая уже девушка — лет двадцати, сказал бы я. Ее фамилия была мисс Мильс, а Дора звала ее Джулией. Она была закадычным другом Доры. Счастливая мисс Мильс! Тут же был и Джип, и снова он начал на меня лаять. Когда же я поднес букет моей богине, он заскрежетал зубами от ревности. Песик мог это делать, да, мог, если б имел хотя малейшее представление о том, как обожаю я его хозяйку!

— О, благодарю вас, мистер Копперфильд! Что за чудесные цветы! — воскликнула Дора.

Я собирался было ответить (обдумывал я это, едучи сюда, целых три мили), что они и мне казались чудесными до тех пор, пока я не увидел их рядом с ней, но у меня это не вышло, слишком была она восхитительна! Откуда было взять присутствие духа, как было не утратить способности говорить, не быть охваченным экстазом, когда она взяла и прижала мои цветы к своему очаровательному маленькому подбородку с ямочкой! Я удивляюсь, как не сказал я в эту минуту мисс Мильс: «Если у вас есть в груди сердце, убейте меня! Дайте мне здесь умереть! Здесь!»

Потом Дора дала понюхать мой букет Джипу. Он заворчал и не захотел нюхать. Дора засмеялась и, желая подразнить песика, поднесла цветы совсем к его носу. Тут Джип разозлился, вырвал один цветок герани и принялся так терзать его, как будто это была кошка. Дора рассердилась на него, шлепнула и проговорила:

— Бедные мои, чудесные цветочки!

Она сказала это с таким сочувствием, словно Джип искусал меня самого. Как жаль, что он этого не сделал!

— Я уверена, мистер Копперфильд, — обратилась ко мне Дора, — вы будете в восторге, узнав, что нет злющей мисс Мордстон. Она отправилась на свадьбу к брату и пробудет у него не менее трех недель. Разве это не восхитительно?

Я ответил, что, конечно, это восхитительно для нее, а все, что восхитительно для нее, так же восхитительно и для меня. Мисс Мильс снисходительно-благодушно улыбнулась нам с видом человека, умудренного опытом.

— Это самое неприятное существо, какое мне приходилось встречать, — продолжала Дора. — Вы не можете себе представить, Джулия, до чего она отвратительна и что за ужаснейший у нее характер!

— Я-то, дорогая моя, могу это представить себе, — заметила Джулия.

— Вы, конечно, можете, — сказала Дора, нежно беря ее за руку. — Простите, душечка, я должна была знать это.

Из этих слов я заключил, что в прошлом у мисс Мильс были тяжелые испытания, чем, быть может, объяснялась подмеченная мною, ее глубокомысленная и снисходительная улыбка. В течение дня я узнал, что не ошибся. Мисс Мильс когда-то не повезло в любии, и она решила, что все для нее в жизни кончено. Это, однако, не мешало ей относиться с участием к не омраченным еще мечтам и любви молодежи.

Но вот из дома вышел мистер Спенлоу. Дора подбежала к нему и, показывая букет, сказала:

— Посмотрите, папочка, какие прелестные цветы!

А мисс Мильс задумчиво улыбнулась, как будто хотела сказать: «Весенние вы мотыльки! Наслаждайтесь же ясным утром нашего короткого счастья!»

Все мы направились через сад к уже поданному экипажу. Никогда не было и не будет для меня такой прогулки! В коляске их было только трое, да еще их корзина, моя корзина и гитара в футляре. Конечно, экипаж был открытый, и я ехал позади них, а Дора сидела спиной к лошадям и смотрела на меня. Букет мой лежал подле нее, и она не пускала к нему Джипа, боясь, что он помнет его. Она часто брала букет в руки и, видимо, наслаждалась его свежим ароматом. В эти минуты наши глаза встречались, и до сих пор мне непонятно, как я не слетел в их коляску через голову моего серого красавца-скакуна.

Кажется, было пыльно и, кажется, даже очень пыльно. Помнится, как будто мистер Спенлоу увещевал меня держаться подальше от столба пыли, вившегося за экипажем, но я этой пыли не замечал. Сквозь свой любовный туман я видел только красавицу Дору… Мистер Спенлоу порой вставал и, указывая на окружающие нас виды, спрашивал меня, как я их нахожу. Я отвечал, что они восхитительны. И действительно, это было так, ибо перед глазами у меня была только Дора. В лучах солнца была Дора, птицы щебетали о Доре, ветер нашептывал о Доре, дикие цветы на изгородях все, до последнего бутона, распустились только для Доры… Мне радостно было чувствовать, что мисс Мильс понимает меня. Одна она могла постигнуть всю глубину моих чувств!

Не знаю уж, как долго мы ехали, и посейчас не ведаю, где мы были. Быть может, около Гильфорда, а быть может, какой-нибудь волшебник из «Тысячи и одной ночи» создал нарочно для нас это место и после нашего отъезда стер его с лица земли. Помнится зеленый холм, покрытый мягкой травой, тенистые деревья, вереск, а кругом живописные виды.