Чарльз Диккенс - Давид Копперфильд. Том II

— Боже мой! — закричал он. — Вот именно потому, что я среди друзей, я и пришел в такое состояние. Вы интересуетесь знать, джентльмены, в чем дело? Так дело в том, что тут низость! тут подлость! тут обман! тут мошенничество! тут коварство! И вся эта масса мерзости носит одно общее имя — Гипп!

Бабушка всплеснула руками, а мы вскочили, словно одержимые.

— Ну, теперь борьба кончена! — закричал мистер Микобер, неистово размахивая носовым платком и время от времени делая руками такие движения, словно он плывет, преодолевая неимоверные препятствия. — Нет, больше я не буду вести подобную жизнь! Теперь я жалкое, презренное существо, лишенное всего, что делает жизнь более или менее терпимой. С тех пор как я на службе у этого ужасного негодяя, надо мною тяготеет «табу» [20] «Табу». — У некоторых диких племен отдельные предметы или местности считались «табу», то есть священными и потому запретными. Никто к ним не мог прикасаться. Отсюда все запретное, неприкосновенное иногда называют «табу». . Верните мне жену! Верните мне детей! Обратите в прежнего Микобера это ничтожное существо, бродящее теперь по земле! И если после этого вы заставите меня глотать шпаги, то я стану глотать их даже с аппетитом!

Мне до сих пор никогда не приходилось видеть человека в таком возбужденном состоянии. Я пытался успокоить его, добиваясь услышать от него что-либо путное, но он все больше горячился и совершенно не слушал меня.

— Я никому не подам руки, — кричал мистер Микобер, пыхтя, задыхаясь и всхлипывая, точно он барахтался в холодной воде, — пока не разорву на клочки эту подлую гадину — Гиппа!.. Я не воспользуюсь ничьим гостепримством, пока не добьюсь, чтобы огнедышащий Везувий поглотил этого презренного мерзавца — Гиппа!.. В этом доме я не смогу проглотить ничего, тем более пунш, если перед этим не выдавлю глаз из головы этого беспримерного плута и лгуна — Гиппа!.. Я ни с кем не буду знаться, ни с кем не перекинусь словом, нигде не преклоню главы своей, пока не превращу в прах этого лицемера и клятвопреступника — Гиппа!..

Признаться, я не на шутку стал бояться, как бы мистер Микобер не умер здесь же на месте. Было что-то страшное в его манере извергать с необыкновенным усилием одну за другой эти отрывистые, бессвязные фразы. Было нечто страшное и в том, как, почти в изнеможении добираясь до имени Гиппа, он вдруг выкрикивал это имя с изумительной энергией. Но, когда он свалился на стул, уставился на нас растерянным взглядом, не только красный, а просто посинелый, весь в испарине, с трудом дыша, можно было подумать, что он при последнем своем издыхании. Я хотел было оказать ему помощь, но он только махнул рукой, показывая этим, что не желает ничего слышать.

— Нет, Копперфильд, не надо! Не говорите мне ни слова… до тех пор, пока не будет заглажено… все зло, нанесенное мисс Уикфильд… этим первостепенным мерзавцем — Гиппом! (Я уверен, что в том состоянии, в каком находился мистер Микобер, он был бы не в силах произнести и трех слов, если бы это ненавистное имя не придавало ему удивительной энергии). Это неприкосновенная тайна — для всех, без исключения! Прошу всех присутствующих — и вашу бабушку и добрейшего господина — собраться через неделю, в час первого завтрака, в той кентерберийской гостинице, где когда-то мы с миссис Микобер и с вами, Копперфильд, помните, пели хором шотландскую песню… и я разоблачу этого нетерпимого злодея — Гиппа! Не скажу больше ни слова… и слышать ничего не хочу… Я не в состоянии быть ни в чьем обществе — я, идущий по стопам проклятого… обреченного… предателя — Гиппа!

Произнеся это магическое имя, в котором он как бы черпал свои силы, мистер Микобер бросился вон из дома. А мы были так удивлены, взволнованы, что чувствовали себя не многим лучше его. Но и тут не покинула мистера Микобера его страсть писать письма. Мы еще не пришли в себя, как мне уже было передано послание, написанное им в соседнем трактире, куда он, очевидно, специально для этого зашел.

Содержание его было таково:

«В высшей степени секретно и конфиденциально.

Дорогой сэр!

Позвольте мне передать через вас вашей превосходной ба бушке мои извинения по поводу того возбужденного состояния, которое я только что позволил себе проявить. Взрыв долго дремавшего вулкана был следствием внутренней борьбы, которую легче представить себе, чем описать.

Надеюсь, что мне удалось достаточно ясно высказать, что ровно через неделю утром я рассчитываю свидеться со всеми вами в Кентербери, в гостинице, где когда-то мы с миссис Микобер имели честь соединить свои голоса в бессмертной песне шотландского поэта с берегов Твида [21] Поэтом с берегов Твида (небольшой речки на границе между Англией и Шотландией) Микобер называет Роберта Бернса, выдающегося шотландского народного поэта, жившего во второй половине XVIII века. .