Чарльз Диккенс - Давид Копперфильд. Том II

— О река, река!.. — рыдала она.

— Тише, тише, успокойтесь, — уговаривал я ее. Но она вновь повторяла все то же.

— Река эта похожа на меня! — восклицала она. — Я знаю, мы с нею родные, знаю, она — подходящая компания для таких, как я. Она течет из полевых просторов, где ее воды были чисты, а теперь, извиваясь по городским улицам, оскверненная и жалкая, она уходит, подобно моей жизни, в великий, вечно волнующийся океан. И вот я чувствую, что должна уйти вместе с ней.

Впервые постиг я, что такое отчаяние, услыхав, каким тоном она произнесла эти слова.

— Не могу уйти от нее, — продолжала говорить несчастная, — не могу забыть ее. Она преследует меня день и ночь. Ужасная река!

У меня мелькнула мысль, что по лицу моего спутника, молча и неподвижно смотревшего на Марту, я мог бы прочесть всю историю его племянницы, не знай я ее раньше. Ни в жизни, ни на картине я никогда не видывал на человеческом лице такого соединения ужаса и сострадания. Старик весь дрожал, а его рука (встревоженный, я прикоснулся к ней) была холодна, как лед.

— Она в бреду, — шепнул я ему. — Скоро она заговорит по-другому.

Не знаю, что он собирался ответить мне. Его губы шевелились, и ему, верно, казалось, что он говорит, но он лишь показывал вытянутой рукой на Марту.

Она снова разрыдалась, спрятала лицо между камней и лежала перед нами — воплощенный образ падения и унижения. Понимая, что пока она в таком состоянии, говорить с ней бесполезно, я удержал мистера Пиготти, когда он хотел поднять ее, и мы молча стояли возле нее.

— Марта! — сказал я, когда она несколько успокоилась, и я, нагнувшись, помог ей подняться. Она как будто хотела уйти, но так ослабела, что должна была прислониться к лодке. — Марта! Знаете ли вы, кто со мной?

— Да, — чуть слышно ответила она.

— Знаете ли вы, что мы долго шли сейчас за вами?

Она покачала головой. Не глядя на нас, она стояла в униженной позе, держа шляпку и шаль в одной руке (казалось, она не сознавала этого) и судорожно прижимая другую ко лбу.

— Достаточно ли вы успокоились, — сказал я, — чтобы говорить со мной о том, что так живо интересовало вас в ту, помните, снежную ночь?.. Наверно, вы не позабыли этого.

Она снова разрыдалась и пробормотала благодарность за то, что я тогда не прогнал ее от двери.

— Я не хочу оправдываться, — заговорила она через некоторое время. — Я скверная, я погибшая. У меня нет никакой надежды. Но скажите ему, сэр, — и она отшатнулась от мистера Пиготти, — скажите ему, если в вас есть хоть капля жалости ко мне, что я совершенно неповинна в его несчастье.

— Да вас никогда в этом и не обвиняли, — горячо возразил я.

— Если не ошибаюсь, — продолжала она дрожащим голосом, — это вы приходили на кухню в тот вечер, когда оно так пожалела меня, была так ласкова со мной и не отвернулась от меня, подобно всем другим, а с такой добротой пришла мне на помощь. Это были вы, сэр?

— Да, это был я.

— Я давно уже была бы в реке, — сказала она, с ужасом взглянув на воду, — если бы у меня на совести была какая-нибудь вина против «нее».

— Причина ее бегства слишком хорошо известна, — заметил я. — Вашей вины тут нет никакой, мы совершенно уверены и знаем это.

— Будь я лучше, я могла бы исправиться ради нее! — воскликнула девушка с горьким сожалением. — Она всегда была так добра ко мне! Каждое сказанное ею мне слово было так ласково и справедливо! Хорошо зная, что я собой представляю, могла ли я пытаться сделать ее такой же, как я сама?! Потеряв все, что привязывает человека к жизни, я больше всего страдала от сознания, что навсегда разлучила себя с нею.

Мистер Пиготти стоял, опустив глаза и закрыв лицо рукою.

— И, когда перед той снежной ночью я узнала от одного человека о случившемся, — выкрикнула Марта, — меня особенно терзала мысль о том, что люди, вспоминая о нашей дружбе, будут говорить, что это я ее развратила, тогда как, богу известно, я готова была бы умереть, чтобы вернуть ей ее доброе имя.

Давно отвыкнув владеть собой, она была страшна в своем отчаянии, мучаясь угрызениями совести.

— Да что умереть — это пустяк! — кричала она — Я сделала бы больше того: осталась бы жить моей ужасной жизнью, лишь бы спасти ее!

И она снова упала на камни, то горестно ломая руки, то закрывая ими себе лицо.

— Что же мне делать? — повторяла она. — Что мне делать, когда я позорю всех, к кому только приближаюсь?

Вдруг она повернулась к моему спутнику.

— Затопчите меня ногами, убейте меня! — кричала она. — Ведь даже и теперь вы сгорели бы со стыда, если бы мы с ней обменялись хоть одним словом… Я не жалуюсь. Я не говорю, что мы одинаковы. Я знаю, какое расстояние разделяет нас. Я только говорю, что, при всей своей мерзости, я всей душой благодарна ей, люблю ее! Не думайте, что я неспособна более любить. Отшвырните меня, как все другие, убейте меня за то, что я стала такой, и за то, что я знала ее, но не думайте так обо мне!