Ихара Сайкаку - Рассказы из всех провинций

В последний день минувшего года кузнец с горем пополам подготовился к новогоднему празднику, даже горку Хорай украсил, и вдруг обнаружил, что денег на сакэ у него не осталось. Какое уж тут веселье? Загрустил кузнец и говорит жене:

— Сорок пять лет я пью изо дня в день, а под Новый год, вот те раз, остался без выпивки. Так мне и праздник не в радость.

Долго советовались муж с женой, как им быть. В долг взять было не у кого, в закладную лавку нести — нечего.

И вдруг вспомнили про соломенную шляпу, которая спасала их от горячего летнего солнца. Выгореть она еще не успела и даже не прохудилась.

— Вот то, что нам нужно! — обрадовался кузнец. — До лета далеко, а добро потому и добро, что выручает хозяина в трудную минуту. Продам-ка я эту шляпу, все равно ничего другого не остается.

И кузнец поспешил на вечерние торги, где ежегодно пускалось с молотка подержанное имущество. Торги как раз были в самом разгаре. Одного взгляда на собравшихся здесь было достаточно, чтобы понять: все они обременены долгами и обратиться за помощью им решительно не к кому. Хозяин торгов, жаждавший получить свои десять процентов комиссионных, отчаянно размахивал руками, выкликая цены.

Вещи, поступившие на торги в последний день года, свидетельствовали о горькой нужде их владельцев. Один из них, например, принес на продажу полотняное новогоднее косодэ для девочки лет двенадцати — желтовато-зеленого цвета, с узором по подолу. Плотно подбитое ватой, на розовой подкладке и с незаделанными еще швами на рукавах, косодэ выглядело по-настоящему добротным и нарядным. «Кому косодэ?» — крикнул хозяин торгов. Кто-то купил его за шесть моммэ, три бу и пять ринов. [278] Рин — мелкая монета. Одна только подкладка наверняка обошлась бывшему владельцу дороже.

Вслед за косодэ объявили торги на половину крохотной макрели, выловленной у берегов Танго. На нее тоже нашелся покупатель, тем более что стоила она всего два моммэ два бу и пять ринов.

А вот москитную сетку так и не продали, хотя цена на нее выросла в ходе торгов с восьми моммэ до двадцати трех моммэ и пяти бу. Кто-то заметил:

— Нечего было эту сетку выставлять на продажу. Хозяину ее, видно, не так уж плохо живется, раз он до сих пор не отнес ее в закладную лавку и продержался до Нового года. Да он просто богач! — Это замечание было встречено дружным смехом.

Затем в руках хозяина торгов появился свиток из скрепленных между собой десяти листов вощеной бумаги с написанным на нем каллиграфическим текстом, под которым стояла подпись и печать выполнившего его мастера. Цену на него едва удалось поднять с одного до пяти бу.

— Да ведь этому свитку цены нет! — воскликнул хозяин торгов. — Взгляните, одной бумаги здесь на три моммэ, не меньше!

— Бумаги там, может, и правда на три моммэ, — отозвался кто-то из толпы, — только вся она исписана А кому нужны эти закорючки? За них и пять бу отдать жалко. Этот ваш каллиграф — исподних дел мастер, больше никто.

— Что это значит? — удивился хозяин.

— А то, что так писать — все равно что исподники надевать, — ответил тот же голос под хохот окружающих.

Не успел стихнуть смех, как для продажи с особой осторожностью, — товар-то хрупкий, — вынесли десять фарфоровых тарелок нанкинской работы, переложенных письмами известных куртизанок из Киото и Осаки.

«Вот это да!» — прокатилось по толпе, и все бросились их читать. Однако, как выяснилось, эти послания были написаны в последнем месяце года, и поэтому ни любовных уверений, ни пылких признаний в них не было — одни только просьбы о денежном вспомоществовании: «Право же, неловко Вам докучать, однако…»

— И любовь, и вообще все в нашем мире покупается за деньги, — произнес хозяин. — Видно, владелец этих тарелок был большим кутилой, и каждое такое посланьице стоило ему не меньше серебряного тёгина. Эти выброшенные за ненадобностью письма, пожалуй, дороже самих тарелок! — Снова раздался смех.

Вслед за тарелками на торги выставили фигурку бога Фудо вместе со всякой ритуальной рухлядью: железным пестиком, блюдом для цветов, колокольчиком, посохом и алтарем для возжигания священного огня.

— Вот-те раз, — воскликнул кто-то, — даже божество не в силах вымолить себе сносного существования!

Наконец наступила очередь соломенной шляпы кузнеца.

Нимало не смущаясь его присутствием, хозяин торгов крикнул:

— Вот уж кто достоин сочувствия, так это владелец этой шляпы! Наверняка он надеялся проносить ее не одно лето. Взгляните, как бережно она обернута старой бумагой. Итак, кто купит шляпу этого рачительного домовладыки?