Эрнест Хемингуэй - Праздник, который всегда с тобой

Потом меня посылали на какую-нибудь конференцию в Германии или на Ближнем Востоке, я стригся, надевал свой приличный костюм и хорошие английские туфли и рано или поздно встречал того, который велел мне взять себя в руки. Он говорил:

— Отлично выглядишь, старина. Вижу, бросил свои богемные глупости? Что сегодня поделываешь? Есть прекрасное местечко, нечто особенное — за «Таксимом».

Люди всегда вмешивались в твою жизнь, ради твоего же блага, и в конце концов я понял, что хотят они на самом деле, чтобы ты полностью вписался в их стандарты, не отличался от них и участвовал в разгуле, самом глупом и скучном, как у коммивояжеров на их съезде. Они ничего не знали о наших радостях, о том, как весело быть обреченными друг на друга, ничего не узнают и не могут узнать. Наша радость — любить — была простой и в то же время таинственной, сложной, как простая математическая формула, которая может означать и полное счастье, и конец света.

Над таким счастьем тебе нельзя мудрить, но почти все, кого ты знал, норовили его поправить. Мы поехали в Канаду, и там я решил, что больше не буду работать в газете, даже если буду голодать и мы будем жить как дикари, держась своих племенных правил и своих обычаев, храня свои нормы, секреты, табу и радости [60] Здесь вычеркнут следующий отрывок: «Нас укрепили два события. Первое — потеря всего, что я написал за четыре года, за исключением двух рассказов и нескольких стихотворений. Я посылал репортажи с конференции в Лозанне в „Торонто стар“ и в два новостных агентства — „Интернэшнл“ и „Юниверсал“. Перед Рождеством я договорился с агентствами, чтобы меня кто-нибудь подменил, и написал Хэдли, чтобы она приехала и мы вместе отправились в праздники кататься на лыжах. Конференция была интересная, и я работал без продыху, двадцать четыре часа в сутки обслуживая два агентства под двумя разными именами — моим и воображаемого корреспондента Джона Хэдли — согласно легенде, господина средних лет и несравненного специалиста по европейской политике. Мою последнюю корреспонденцию предстояло отправить до трех часов ночи, и я должен был оставить текст телеграммы у портье, когда пойду спать. Утром должна была приехать на поезде Хэдли, я собрался на станцию встречать ее, но портье дал мне телеграмму. Хэдли приезжала более поздним поездом». .

Теперь в Париже мы были свободными людьми, и мне не надо было ездить в командировки.

— И больше никогда не буду стричься, — сказал я. Мы сидели в «Клозери де Лила», внутри, в тепле.

— Ну и не надо, если не хочешь, Тэти.

— Начал отращивать еще до Торонто.

— Прекрасно. Уже месяц.

— Полтора.

— Отметим вермутом шамбери касси?

Я попросил принести и сказал:

— А тебе это по-прежнему будет нравиться?

— Да. Это признак свободы от прежней жути. Расскажи, как это будет выглядеть.

— Помнишь трех японских художников у Эзры?

— Ох, да, Тэти, они были красивые, но на это уйдет уйма времени.

— Мне всегда хотелось такую прическу.

— Мы можем попробовать. Они ужасно быстро растут.

— Я бы хотел такую уже завтра.

— Не получится, Тэти, — только ждать, когда отрастут. Ты же понимаешь. На это надо время. Жаль, конечно [61] Здесь выброшен следующий отрывок: «Когда мы жили зимой в Австрии, мы подрезали друг другу волосы и давали отрасти до одинаковой длины. Одни — темные, другие — темного червонного золота, и в ночной темноте один будил другого, махнув темными или шелковистыми темно-червонными по его губам среди холодной темноты, в теплой постели. Если светила луна, ты видел пар дыхания». .

— Черт возьми.

— Дай потрогать.

— Здесь?

— Они чудесно растут. Имей терпение.

— Хорошо. Пока забуду о них.

— Если о них не думать, может быть, они быстрее вырастут. Я рада, что ты начал загодя.

Мы посмотрели друг на друга, рассмеялись, а потом она сказала мне что-то по секрету.

— Ты права.

— Тэти, я задумала что-то увлекательное.

— Говори.

— Не знаю, сказать ли.

— Скажи. Давай. Скажи, пожалуйста.

— Я подумала, может, они будут как у меня?

— Но они у тебя тоже растут.

— Нет. Завтра я их подровняю и буду дожидаться тебя. Правда, будет хорошо?

— Да.

— Я подожду, и у нас станут одинаковыми.

— Сколько на это уйдет?

— Месяца четыре, чтобы стали одинаковыми.

— Правда?

— Правда.

— Еще четыре месяца?

— Думаю, да.

Мы сидели, и она сказала кое-что секретное, и я ответил кое-чем секретным.

— Люди подумают, что мы сумасшедшие.