Эптон Синклер - Столица

Вдруг миссис Уинни встала.

— Однако вы, наверное, предпочитаете посмотреть картины,— сказала она и нажала кнопку; сводчатая галерея озарилась мягким ровным светом.

— Это наша семейная гордость,— сказала она.— Мой муж задался целью собрать коллекцию картин, в которой было бы по одной выдающейся работе каждого из великих художников. Мы» приобретаем их где и как только возможно. В том углу — старые мастера. Не хотите ли взглянуть?

Монтэгю хотелось, только он предпочел бы смотреть один, не в присутствии миссис Уинни. Очевидно, миссис Уинни не раз уже приходилось показывать эту галерею; мысли ее сейчас были всецело поглощены персидскими трансценденталистами.

— Эта картина с изображением святого принадлежит кисти Ботичелли,— сказала она.—А знаете, его оранжевое одеяние всегда напоминает мне о Суоми. Знаете, Суоми Бабубанана — это ведь мой учитель. У него удивительно красивые тонкие руки и огромные карие глаза с таким мягким, кротким взглядом, точно у газелей в нашем южном поместье!

Так миссис Уинни, не умолкая, переходила от картины к картине, а сверху со стен в глубоком молчании на нее взирали души великих старых мастеров.

Согласно авторитетному заявлению Портного, Монтэгю мог считать теперь, что гардероб его вполне соответствует требованиям высшего света; и Реваль уже прислала Элис первое платье для визитов; оно было изысканно-простым, но поражало совершенством линий и соответствующей ценой. Итак, на следующее утро они были готовы отправиться с визитом к миссис Дэвон.

Монтэгю, разумеется, слыхал о миссис Дэвон, но еще недостаточно хорошо ориентировался, чтобы понять все значение полученного приглашения. Однако, когда рано утром явился Оливер и стал тщательнейшим образом оглядывать и оправлять его костюм и затем настоял, чтобы Элис сейчас же переменила прическу, Монтэгю понял всю важность этого события. Оливер был в невероятном волнении. После того как они вышли из отеля, сели в автомобиль и помчались по авеню, он стал объяснять, что этот визит определит их дальнейшую судьбу в высшем свете. По американским понятиям, побывать у миссис Дэвон было событием не меньшего значения, чем быть представленным ко двору. Эта всемогущая леди в течение двадцати пяти лет была полновластной владычицей высшего столичного общества. Если они ей понравятся, то их пригласят на ее ежегодный бал в январе, и тогда их положение в свете будет упрочено навеки. Бал миссис Дэвон считался одним из крупнейших общественных событий в году. Приглашения на него удостаивались около тысячи избранных, тогда как остальные десять тысяч скрежетали зубами от зависти. Все это привело Элис в полное смятение.

— А вдруг мы ей не понравимся! — сказала она.

На это брат ответил, что Рэгги Мэн — один из любимцев миссис Дэвон — постарался подготовить для этого почву.

Сто с лишним лет назад в Америку прибыл глава рода Дэвонов. Он вложил все свои сбережения в земли Манхэттен-Айленда. Другие люди построили там город, а Дэвоны из поколения в поколение сидели у себя и собирали арендную плату за землю; теперь их состояние достигало уже четырехсот— пятисот миллионов долларов. Это было самое богатое и самое известное из всех старинных семейств Америки; и миссис Дэвон — старейшая представительница рода — как бы олицетворяла собою все величие и могущество, которыми наделило их общество. Она вела церемонный, полный достоинства образ жизни; подобно королеве, она восседала только на своем высоком, похожем на трон, кресле и даже к завтраку надевала фамильные драгоценности. Она была вершительницей светских судеб, тем волнорезом, о который разбивались надежды новоиспеченных богачей.

Рэгги Мэн рассказывал изумительные истории о содержании обширной почты, которую она получала; о женах, дочерях могущественных богачей, которые униженно выпрашивали ее расположения, которые месяцами осаждали ее дом, интриговали и ничем не брезгали, лишь бы проникнуть к ней, покупали даже расположение ее слуг! Если верить Рэгги, здесь происходили великие финансовые битвы, и не раз эти битвы вызывали потрясение фондовой биржи; а женщины, богатые и прекрасные, готовы были продаться за ту привилегию, которая так легко далась Монтэгю и его кузине.

Машина остановилась возле старого родового особняка; вышедший на звонок почтенный дворецкий провел их по великолепной парадной лестнице, пригласил в парадную гостиную и попросил подождать. Минут через пять он снова вошел и распахнул двери; они увидели перед собою старую леди, лет около восьмидесяти, сухую и поблекшую, всю в бриллиантах, восседавшую на чем-то вроде трона. Они приблизились. Оливер представил их, и старая леди протянула им свою безжизненную руку. Затем они сели.