Томас Манн - Обманутая

Германия! Это его любимая страна, хотя он толком ее не знает, поблуждал только вокруг Боденского озера да насмотрелся Прирейнского края, где живут эти милые, веселые люди, которые так aimable, [23] Милы (франц.). в особенности когда бывают слегка под мухой. Почтенные старые города — Трир, Аахен, Кобленц и «священный» Кельн, — попробуйте-ка назовите «священным» какой-нибудь американский город! Holy [24] Священный (англ.). Канзас-Сити, — ха-ха! Золотой клад, охраняемый русалками с Миссури-ривер {5} 5 Золотой клад, охраняемый русалками с Миссури-ривер... — Намек на сокровище, которое стерегут дочери Рейна в древнегерманском сказании о Нибелунгах, послужившем основой для тетралогии Рихарда Вагнера «Кольцо Нибелунга». — ха-ха-ха! Pardon me! О Дюссельдорфе, о его пространной истории со времен Меровингов {6} 6 Меровинги — династия франкских королей (V — VIII вв.), ведущая свое происхождение от легендарного короля Меровея. он знал больше, чем Розали и ее дети вместе взятые, и как профессор рассуждал о мажордоме Пипине Коротком {7} 7 Мажордом Пипин — Пипин Короткий (714 — 768) — мажордом (старший сановник) при дворе последнего Меровинга, Хиль-дериха III, захвативший власть и основавший династию Каро-лингов (потомки Карла Великого). , о Барбароссе {8} 8 Барбаросса (Рыжебородый) — Фридрих I (1125 — 1190)) — германский король из династии Гогенштауфенов и император Священной Римской империи. , построившем императорский замок в Риндхузе, о соборе в Кайзерсверте {9} 9 Кайзерсверт — старинный немецкий город на правом берегу Рейна. , где был ребенком коронован Генрих IV, об Альберте фон Берг {10} 10 Альберт фон Берг (1193 — 1280)N — немецкий философ-схоластик, комментатор Аристотеля, автор трудов по теологии, алхимии, физике, естественной истории, один из предшественников научной мысли Возрождения. , о курфюрсте Яне Виллеме {11} 11 Ян Виллем — курфюрст Иоганн-Вильгельм (1690 — 1716), многое сделавший для процветания Дюссельдорфа. и еще о многом другом.

Розали заметила, что он мог бы преподавать историю с неменьшим успехом, чем английский. «На историю спрос не велик», — возразил Кен. О нет, напротив, последовал ответ. Она сама, например, обнаружив, как мало знает, с удовольствием стала бы у него учиться. Он был бы «а bit fainthearted», [25] Слегка смущен (англ.). сознался Кен. Тут Розали высказала свою сокровенную мысль: странно и даже печально, но так уж повелось, что молодость и старость друг друга чуждаются и друг перед другом робеют. Молодость полагает, что старость, столь почтенная, не способна понимать бурные страсти. А старость, в глубине души восхищаясь молодостью, почему-то считает своим долгом скрывать это восхищение за фальшивой насмешкой и снисходительностью.

Кен весело и одобрительно смеялся, Эдуард заметил, что мама сегодня говорит, как по писанному, Анна же особенно пытливо смотрела на мать. Та бывала очень оживлена в присутствии мистера Китона, а иногда, к сожалению, даже немного жеманна. Она стала часто приглашать его и глядела на него с материнской умиленностью и тогда, когда он, прикрыв рот, говорил свое «pardon me!», что казалось Анне не совсем приличным. Анна чувствовала себя довольно неуютно в присутствии этого молодого человека и не находила в нем ничего замечательного, несмотря на его страсть к Европе, увлеченность средневековьем и основательное знакомство со старинными кабачками Дюссельдорфа. Слишком часто, с нервной озабоченностью, осведомлялась госпожа фон Тюммлер перёд приходом мистера Китона, не покраснел ли ее нос. Он бывал красен, хотя Анна это добросовестно отрицала. Но если даже он не был красен до появления Кена, то в присутствии этого молокососа он тотчас же становился пунцовым. Но тогда ее мать, возбужденная беседой, обычно забывала об этом досадном обстоятельстве.

Анна не ошибалась: Розали проникалась все большей нежностью к юному наставнику сына, не противясь внезапно настигшему ее чувству. То ли она и вправду не замечала, что с нею делается, то ли сознательно не заботилась о сохранении в тайне своей поздней страсти. Казалось, что все приметы, по которым ее женская пытливость сразу же угадала бы чужую влюбленность: воркующий, восхищенный смешок, когда она слушала болтовню Кена, эта вспышка и потупленность нежных глаз, — в ее особом случае ей не казались уликами. Или же она так безмерно гордилась овладевшим ею чувством, что считала недостойной трусливую скрытность?