Кнут Гамсун - Воинствующая жизнь (cборник)

— Разве хорошо пускать кровь? — спросил он только. Когда я хорошенько сделал надрез, показалась кровь, сначала в виде маленькой капли, потом в виде тоненькой струйки. Я открыл рубашку и приложил ухо к груди Эдвина. Сердце не билось. Тогда я взял его за ноги и начал раскачивать головой вниз, тут кровь полилась струей. Я опять положил ребёнка и прислушался — сердце слабо билось. Это была удачнейшая операция, какой я только мог желать.

Мы все стояли и смотрели на ребёнка. Маленькие пальчики слегка шевелились на одноии руке.

— Вон, он шевельнул пальцами! — сказал мистер Роджерс, задыхаясь от радости.

— Он шевельнул пальцами! — сказала старая бабушка и вышла, всхлипывая.

Немного погодя ребёнок раскрыл недоумевающие и растерянные глаза и опять закрыл их.

— Он посмотрел, — сказал мистер Роджерс, — он жив.

Он позвал жену и рассказал ей об этом.

— Принесите мне полотняную тряпку, — сказал я Алисе.

Алиса долго не возвращалась, а я становился всё смелее и смелее, схватил первое, что мне попалось на глаза: только что начатую работу их, кусок белаго полотна, вырезалт, квадрат для корпии и ещё оторвал длинную полосу на бинт.

Алиса вошла и сказала:

— Ты разорвал мой тонкий чепчик?

— Я заплачу вам за него, — ответил я, дёргая корпию. Миссис Роджерс была совершенно уничтожена моей важностью и познаниями и сказала дочери:

— Молчи, Алиса.

Эдвин взглядывал всё чаще и чаще, стонал и наконец потянулся к ране на голове, но я удержал его руку. Тогда он посмотрел на меня во все глаза, и я понял, что он узнал меня.

Я положил корпию на открытую жилу и завязал бинтом, что, пожалуй, мог бы сделать и раньше. Потом мы отнесли его в кровать и раздели. Он впал в забытье, а я тем временем обмыл рану на голове и тоже наложил на неё повязку.

— Теперь доктор может приезжать, — сказал я. И почувствовал себя точно богом.

Но, когда волнение моё улеглось, я ослабел и едва держался на ногах. Я упал на стул. Немного погодя я встал, вышел из дома с трясущимися коленями и сел позади конюшен, ни на что негодный. Я просидел так, пожалуй, минут с десять, потом немножко освежел и пошёл к своим мулам, запряг их и начал опять пахать. Я чуть не засыпал сидя.

Пахал я часа два или три. Потом пришёл ко мне старик Роджерс и сказал, что приезжал доктор, перевязал рану Эдвина и дал ему капель. Мистер Роджерс сказал, чтобы я отдохнул сегодня.

Я отпряг и пошёл с ним домой. Мы почти не говорили, но я видел, насколько старик мне благодарен.

Старая миссис Роджерс встретила нас и сказала мне:

— Был доктор. Он думает, что Эдвин справится с этим.

— Он сказал, что ты хорошо сделал, что пустил ему кровь, — заметил Роджерс.

— Он говорит, что ты спас ему жизнь, — прибавила жена.

И я опять почувствовал себя гордым повелителем и богом.

Остаток дня я шлялся, ничего не делая. Но никакого удовольствия в этом не было, и я бродил с одного места фермы на другое и скучал. Если б не стыдно было, я опять сел бы на свой плуг. Алиса могла бы сказать мне пару сердечных слов, но вместо того пришла и сказала раздражённо:

— Ты натопал на меня ногами, Нут. Советую больше этого не повторять.

Я не мог ответить ни слова, такой сердитой она мне показалась. Старики же, наоборот, вбили себе в голову, что я несомненно замечательный человек, сведущий во многом, внимательно вслушивались, когда я что-нибудь говорил, и мне показалось, что они начали делать некоторое различие между мной и Фредом, и в мою пользу. Однажды, например, я был послан в город с пшеницей и за покупками, а Фред оставался дома.

Но, будь я даже колдуном, я не мог бы продержаться целую вечность на одном только чуде. По мере того, как проходили дни, маленький Эдвин поправлялся, всё пошло по-старому, великий мой подвиг канул в забвение, и я опять ходил на ферме, бедный и побеждённый. Никакой не было перемены.

Фред пришел раз ко мне и говорит:

— Скоро настанут морозы, и пахота кончится. Что ты тогда будешь делать?

— Но правде сказать, не знаю, — отвечал я. — Ну, да что-нибудь придумаю.

Мы с Фредом ладили, между нами не было вражды, и я не таил к нему ненависти за то, что он захватил мою запряжку. Это Алиса была виновата. Фред вовсе не был скверным бродягой и только в этом году, будучи без работы, начал скитаться. Зато он кичился своим красивым лицом, и когда улыбался, то открывал рот только чуть-чуть, чтобы скрыть дыру на месте недостающего зуба. При этом у него делался такой вид, будто он улыбается щёлкой на губе. Но то, что он так мало открывал рот, шло к нему, потому что от природы губы у него были толстоваты.