Теодор Фонтане - Пути-перепутья

Фрау Нимпч кивнула.

Фрау Дёрр повторила с нажимом:

- Да, да, в церковь, в Матвееву церковь, к пастору Бюкселю. Только я про другое хотела сказать, понимаете, дорогая госножа Нимпч, я была и ростом повыше, и из себя повидней, чем Лена, не сказать, что лицом красивей (поди знай, красивая ты или нет, да и вкусы у людей бывают разные), но телом дороднее, а это многим нравится. Что правда, то правда. Была я и повидней, и подородней, и мяса на мне было побольше, и вообще всем взяла,- да, взяла, ничего не скажешь,- только проста я была прямо до святости, а он-то, граф-то мой, шестой десяток разменял, а сам и того был проще, но зато весельчак и бесстыдник. И раз, и другой, и третий, тут я ему возьми да скажи: «Нет, господин граф, так у нас с вами дело не пойдет, не на таковскую напали…» Старики, они все на одну стать. Вам, дорогая госпожа Нимпч, эдакое и во сне не приснится. Прямо ужасти. А как погляжу я на Лену да на ее барона, меня стыд берет, ежели я про своего вспомню. Взять теперь нашу Лену. Конечное дело, она тоже не ангел, зато она опрятная и прилежная, порядок любит и понимает, что к чему. А как поразмыслишь, в этом-то и есть самая беда. Ежели кто порхает мотылек мотыльком, сегодня здесь, завтра там, тому все нипочем, он вроде кошки, упал на четыре лапы и дальше пошел, но такая славная девочка, которая все всерьез принимает и все из любви делает, вот это худо… а может статься, не так уж и худо, она ведь у вас приемная, не ваша родная плоть, кто знает, вдруг она принцесса или еще кто.

Услышав это предположение, фрау Нимпч покачала головой и хотела что-то возразить. Но фрау Дёрр уже поднялась с табуретки и, глядя на тропинку, доложила:

- Господи, вон они идут. И все-то он в штатском, сюртук да брюки. Да только видно птицу по полету. Ох и покраснела же она… Он уходит, нет… не уходит… обернулся. Нет, просто рукой помахал… а она шлет ему воздушный поцелуй… Вот это хорошо, вот это я люблю… Нет, мой был совсем не таков.

Фрау Дёрр говорила без умолку, покуда Лена не вошла в комнату и не поздоровалась.

На другой день, поднявшись достаточно высоко, солнце вновь озарило садоводство Дёрров, а в нем - превеликое множество всяких строений, включая и Замок, который не без насмешки и лукавства поминала прошлым вечером фрау Нимпч. Ну и Замок же! В сумерки, будучи изрядных размеров, он и впрямь мог сойти за подобие замка, но нынче, в неумолимом свете дня, любой догадался бы, что все строение, расписанное доверху готическими окнами,- не более как жалкий деревянный сарай, где в верхнюю часть каждого торца вставлен решетчатый каркас с солидной кладкой из глины и соломы, и вставкам этим соответствуют две мансардных комнатки. Все же остальное - просто кирпичные сени, из которых тьма-тьмущая лестниц ведет сперва на чердак, а оттуда - на отведенную под голубей башенку. Раньше, еще до Дёрра, деревянная махина выполняла роль сарая, тут хранились жерди для подпорок, лейки, прочая утварь, возможно, и картофель, но с тех пор как столько-то лет назад садоводство приобрел нынешний его владелец, жилой дом был сдан фрау Нимпч, а расписанный готическими окнами сарай после сооружения двух вышеупомянутых комнаток переоборудован под квартиру для самого недавно овдовевшего тогда Дёрра,- переоборудование, надо сказать, более чем примитивное, и последовавшая вскоре затем вторая женитьба Дёрра не внесла в него никаких перемен. Летом этот сарай, прохладный, выложенный плиткой и почти лишенный окон, был не так уж плох, зато зимой Дерр, его жена и двадцатилетний слабоумный сын от первого брака попросту замерзли бы, не будь на другом конце двора двух больших теплиц. В этих теплицах семейство Дёрров обитало с ноября по март, но даже и в жаркую пору, когда, казалось бы, следует искать защиты от солнца, оно старалось держаться поближе к теплицам, ибо здесь все было под рукой: здесь стояли стремянки и подставки, на которых каждое утро дышали свежим воздухом цветы, вынесенные из теплиц, здесь был хлев с коровой и козой, собачья будка, здесь же начинались две унавоженные грядки спаржи - шагов в десять длиной, разделенные проходом, который вел до большого огорода, расположенного чуть поодаль. Огород не поражал ухоженностью и порядком, во-первых, потому, что сам Дёрр за порядком не гнался, а во-вторых, потому, что он питал великую слабость к курам и, ничуть не считаясь с ущербом, разрешал своим любимицам невозбранно хозяйничать в огороде. Да и то сказать, ущерб был не слишком велик, поскольку, за исключением разве спаржи, Дёрр не выращивал овощей деликатных. Он считал, что выращивать неприхотливые культуры выгодней всего, и потому сеял у себя майоран и прочие приправы, особливо - чеснок, причем насчет последнего пребывал в твердом убеждении, что коренному берлинцу потребны для счастья всего лишь три вещи, а именно: кружка пива, рюмка водки и головка чесноку. «На чесноке,- говаривал Дёрр,- пока еще никто не прогорел». Дёрр и вообще был великий оригинал, имел на все собственные взгляды и отличался завидным равнодушием к тому, что о нем говорят. Это последнее свойство нагляднее всего, проявилось во втором браке Дёрра, браке по сердечной склонности, причем немалую роль сыграло убеждение в необычайной красоте избранницы, и бывшая связь с графом не только не повредила ей в глазах Дёрра, но напротив, послужила к вящей ее славе - как лишнее доказательство неотразимости. Быть может, все вышеизложенное и дает нам право говорить об известной переоценке, но только с одной стороны: на Дёрра - если судить по внешности - природа явно поскупилась. Он был тощий, среднего роста, с пятью седыми волосками на голове - словом, один из тех, кого кладут тринадцать на дюжину, не будь у него коричневой оспины между уголком левого глаза и виском.