Теодор Фонтане - Пути-перепутья

- Но, дорогой дядюшка…

- Никаких «но», Бото! Поверь мне, такие вещи начинаешь постигать лишь с годами, и я разбираюсь в этом лучше, чем ты. Ведь как складывались обстоятельства? Он отшвырнул ногой лестницу, по которой сам же забрался наверх, он даже закрыл «Крейццейтунг», рано или поздно он нас всех погубит, он судит о нас со своей колокольни, он поливает нас грязью, а когда ему заблагорассудится, он обвиняет нас в хищениях и растратах и заточает в крепость. Да нет, какая там крепость, крепость - это для порядочных людей, а нас он заточает в работный дом, чтоб мы там щипали кудель… Воздуху, господа, побольше воздуху. Здесь у вас его совсем нет. Проклятый город!

Барон вскочил и распахнул в добавление к средней створке, уже открытой, обе боковые, отчего возникший сквозняк всколыхнул не только занавески, но и скатерть на столе. Затем он снова сел, достал кубик льда из ведерка с шампанским и провел кубиком по своему лбу.

- Ах,- продолжал он,- этот кусочек льда - самое лучшее во всем завтраке… А теперь вы, господин фон Ведель, скажите, прав я или нет? Бото,- положа руку на сердце - прав я или нет? Признаете ли вы, что, будучи представителем неймаркской знати, можно из одного только естественного возмущения накликать на себя процесс по обвинению в государственной измене! Взять такого человека… одна из лучших наших фамилий… не чета вашим Бисмаркам… их столько пало за трон и за Гогенцоллернов, что из одних погибших можно бы сформировать целую лейб-кампанию в касках, да, да, лейб-кампанию, и Бойценбургер возглавил бы ее. Вот как, государи мои! И такой фамилии нанести такое оскорбление! Вы спросите, за что? Хищение документов, выбалтывание секретов, неумение хранить служебную тайну! Вы когда-нибудь слышали подобное? Недостает лишь детоубийства и кровосмесительства, право, можно только удивляться, что не были предъявлены еще и эти обвинения. Однако вы молчите, господа! Прошу вас высказаться. Верьте слову, я могу и выслушать и понять инакомыслящих; я не похож на него, ну, господин фон Ведель, прошу, ваше мнение…

Ведель, чье смущение росло с каждой минутой, попытался найти слова успокоительные и примиряющие.

- Разумеется, господин барон, вы точно все изложили. Но - прошу прощения - когда слушалось дело, о котором вы говорите, у всех на устах была одна фраза, врезавшаяся мне в память: чтобы слабейший зарекся становиться поперек дороги сильнейшему, ибо - будь то в жизни или в политике - сила всегда возобладает над правом.

- И это не вызвало у вас возмущения?

- Отчего ж, господин барон? Отчего ж и не возмутиться, если дозволяют обстоятельства? Чтобы быть откровенным до конца: я знаю единственный случай, когда противоборство оправдано. Что не дозволено слабости, то дозволено чистоте - чистоте убеждений, незапятнанности помыслов. Чистота имеет право протестовать, она даже обязана протестовать. Но кто обладает подобной чистотой? Обладали ли ею… Впрочем, мне лучше умолкнуть, господин барон, чтобы не оскорбить ни вас, ни то семейство, о котором шла речь. Вы ведь и без меня прекрасно знаете, что он, тот, кто рискнул тягаться с сильным, не обладал чистотой помыслов. Только слабейшему не дозволено ничего, только чистому дозволено все.

- Только чистому дозволено все,- повторил барон, и лицо у него сделалось до того непроницаемо хитрое, что решительно нельзя было понять, в чем его убедили - в истинности ли этого постулата или, напротив, в его уязвимости.- Только чистому дозволено все. Глубокая мысль, я увезу ее домой. Мой пастор будет от нее в восторге, он как раз прошлой осенью затеял со мной тяжбу и потребовал у меня кусок моей земли, не ради себя, боже упаси, исключительно ради принципа и своего преемника, чьи права он не смеет ущемлять. Эдакий проныра! Хотя чистому дозволено все.

- Ты еще пойдешь ему на уступки. Я этого Шёнемана хорошо знаю по дому Селлентинов.

- Да, да, он был у них домашним учителем, часы занятий укорачивал, часы игры удлинял, на большее его тогда не хватало. А в серсо он играл, как молодой маркиз,- бывало, нехотя залюбуешься. Но вот уже семь лет он рукоположен в священнослужители и ничем не напоминает того Шёнемана, который приударял за самой госпожой Селлентин. Впрочем, надо отдать ему должное: он отменно воспитал обеих барышень, особенно - твою Кете…

Бото смущенно глянул на дядюшку, словно взывая к его скромности. Но старый барон был рад-радехонек, что так ловко подошел к щекотливой теме, и потому продолжал, все более оживляясь: