Эрнст Юнгер - Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо

Отсюда проясняется и смысл посвящения , ибо издавна человек имел обыкновение приписывать великим моментам своей жизни такое значение, которое выходило бы за рамки простой даты. Эту склонность имеет не только крестьянин на поле, но и власть имущий, победитель на поле брани или в гражданской войне, легитимный монарх, равно как и узурпатор. Всеми ими движет тайное страстное желание: они хотят, чтобы их триумф значил, в сущности, нечто большее, чем просто великий жребий, который тянут миллионы, нечто большее, чем просто удачу в жизненной игре, где выигрыш при следующем повороте колеса может обернуться проигрышем. Эта уверенность может сохраняться лишь в том случае, если дата независимо от времени и случая переносится на круг неизменного порядка. Оттого-то удачливого солдата, который завладевает короной, в конечном счёте не успокаивают ни сила аккламации, ни показная роскошь его власти. Этот страх он разделяет с просвещёнными плебеями, ведь они на своих венчаниях и крестинах не довольствуются простым внесением в публичные списки. Ни во что человек не верит так сильно, как в то, что он живёт подобно избраннику судьбы по ту сторону всех хронологических порядков и именно посвящение отвечает этой вере.

Размышления о колесе фортуны сулят множество открытий. Например, на его примере можно хорошо показать значение той или иной историографии. Это значение определяется тем, в какой мере история способна отвлечься от простого вращения колеса. Так, на низшей ступени иерархии находится хронологическая запись. Правда, ей тоже предшествует взгляд на символический круг, поскольку знание о возвращении вечно подобного во времени относится к предпосылкам летоисчисления. Само исчисление очень рано становится делом касты писцов, чья работа заключается в регистрации. Даже сегодня при оформлении документов в окошечке конторы происходит, по сути, хронологический акт, обозначаемый ударом штемпеля с датой. Отсюда в разных политических обстоятельствах рождаются те самые отношения между регистрирующей и освящающей властью, которые представляют собой одну из великих тем истории и запечатлены в двойственной архитектуре развитых государств.

В тех случаях, когда анналы (например, у Тацита) достигают высокого уровня, становясь образцом для других эпох и народов, за самой хронологической записью скрывается особый духовный акт. Изображению следующих друг за другом событий здесь предшествует указание на их вневременное значение. Так история становится прозрачной. Особенно ясно мы понимаем это тогда, когда такие творения сопровождают нас всю нашу жизнь. В юности мы открываем в них прежде всего уникальное и хронологическое. Затем всё яснее проступает возвращающееся, значимое всегда и везде, равно как здесь и сейчас — essence divine , [17] Божественная сущность (фр.) более прочная, чем камень и медь. Подобное озарение случается с нами, когда мы участвуем в событиях всемирной истории. Можно сказать и так: наша историческая способность подобна сети, лишь тогда опускающейся на достаточную глубину, когда грузом ей служит собственный опыт. Это относится даже к весьма поверхностным событиям. Я вспоминаю, что смысл денежных эмиссий, о которых часто слышал раньше, впервые стал мне понятен лишь после пережитой инфляции. Капитал опыта становится ещё больше благодаря участию в крупных событиях. С этим связан факт особой предрасположенности к историческим записям, которая часто встречается у монархов, полководцев или высокопоставленных людей. В сущности, это лишь бледное отражение того обстоятельства, что усматривать единство в сложной картинке-перевёртыше наших усилий — преимущественное право королевского ока. Эта королевская привилегия, равно как и сфера правосудия, показывает, как поступок с годами возрастает в своём значении, особенно когда человек достиг невозмутимого старческого возраста. Роль провидца можно играть и в отношении прошлого. Прекрасным примером служит нам Дион Кассий; стоит обратить внимание на одно место, где он говорит о божественном поручении.

Кроме того, существует особый способ толкования неподвижных знаков под кругом времени, превосходящий по своему значению любую хронику. За многообразием возвращающихся вещей скрывается ограниченное количество фигур. Здесь история становится похожа на сад, в котором взору открываются цветы и плоды, рождённые из круговорота времени, но всякий раз в иную пору и в ином климате. Необычайное наслаждение, получаемое от чтения таких творений, объясняется тем, что мы с неподвижной точки усматриваем то, что всегда находится в движении, например государство в «Политике» Аристотеля. Впрочем, на примере личности Аристотеля ясно видны фигуры судьбы — ведь, когда в государстве всё ладно, первый мыслитель своей эпохи в то же время является наставником короля. Последним примером фигуры судьбы могут служить отношения Фридриха Великого и Вольтера.