Эрнст Юнгер: Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо

Итак, в материале недостатка нет, и всё же язык должен что-то добавить к нему. Своими заклинаниями он должен призвать воду, которая будет играя журчать над камнями — поток стремительный и прозрачный .

Юберлинген

Мне кажется, за последние годы я кое-чему научился, овладев в языке приёмом, который позволяет высветить слово и сделать его прозрачным. Именно он лучше всего годится для того, чтобы устранить некий разлад, нередко овладевающий нами, — разлад между поверхностью и глубиной жизни. Иногда нам мнится, будто суть глубины в том, чтобы порождать поверхность, раскрашенную в цвета радуги кожу мира, распаляющую наш взор. Но тогда этот пёстрый узор опять-таки оборачивается покрывалом из знаков и букв, сквозь которое глубина повествует нам о своих тайнах. Живём ли мы снаружи или внутри, нас неизменно пронзает боль, как если бы мы всякий раз отворачивались от великолепных сокровищ. Нас охватывает беспокойство как во время сурового наслаждения одиночеством, так и за праздничным столом, уставленным всеми яствами мира.

Итак, прозрачность позволяет нашему взору видеть глубину и поверхность одновременно. Прозрачностью обладает кристалл, каковой можно назвать некоей сущностью, способной образовывать внутреннюю поверхность и в то же время обращать свою глубину вовне. Здесь мне хотелось бы высказать предположение: не создан ли вообще весь мир, вплоть до мельчайших деталей, по типу кристаллов, но так, что наш взор лишь изредка способен их различать? На это указывают таинственные знаки: каждый человек, пожалуй, хотя бы раз испытывал, как в какой-то важный момент просветляются все люди и вещи, как вдруг начинает кружиться голова и охватывает трепет. Такое происходит в присутствии смерти, хотя вообще всякая весомая сила, например красота, производит такое действие, в особенности же оно свойственно истине. Возьмем любой пример: постижение перворастения есть не что иное, как восприятие подлинно кристаллического характера в благоприятный момент. Подобно этому в разговоре о вещах, затрагивающих наше существо, голоса становятся прозрачными: мы понимаем нашего собеседника помимо слов, в другом — решающем — смысле. Кроме того, мы можем догадываться о тех случаях, когда подобного рода взгляд не вызван необычным состоянием просветления, но соответствует пышному цветению жизни.

Что же касается специфического употребления этого слова, то оно связано с тем, что язык тоже имеет глубину и поверхность. Мы используем множество оборотов, которые обладают как очевидным, так и скрытым смыслом, и то, что в мире зримого — прозрачность, в языке — таинственное созвучие. В фигурах речи, прежде всего в сравнении, есть то, что способно преодолеть иллюзию противоположностей. Но без сноровки не обойтись — если в первом случае, желая увидеть красоту низших животных, используют отшлифованное стекло, то во втором нужно смело насаживать червя на крючок, если желаешь выловить что-то из удивительной жизни, обитающей в тёмных водах. Как бы то ни было, вещи не должны являться автору поодиночке, возникая по воле случая, ведь ему дано слово, чтобы говорить о всеедином.

Штеглиц

Я зашёл в роскошную деликатесную лавку, меня привлек выставленный в витрине эндивий — совершенно особенная разновидность фиолетового цвета. Я нисколько не был удивлён, когда продавец объяснил мне, что единственный сорт мяса, к которому подходит гарнир из эндивия, — человечина. Об этом я и сам смутно догадывался.

Завязался обстоятельный разговор о способах приготовления, а затем мы спустились в погреб, где люди были развешаны по стенам, словно зайцы в лавке торговца дичью. Продавец особо подчеркнул, что передо мной туши людей, забитых исключительно на охоте, а не просто откормленных на ферме: «Конечно, не такие жирные, но зато — поверьте! — гораздо ароматнее». Руки, ноги и головы лежали в отдельных мисках, возле которых были маленькие ярлычки с ценами.

Когда мы поднимались по лестнице, я заметил: «Не знал, что цивилизация в этом городе шагнула так далеко вперёд». Продавец на мгновение насторожился, но потом любезно улыбнулся в ответ.

Юберлинген

Всю ночь я провёл в квартале развлечений какого-то большого города, не ведая, в какой стране света я нахожусь. Что-то напоминало мне марокканские базары, а что-то — ярмарки, какие не редкость в предместьях Берлина. Под утро я забрёл в закоулок, где ещё не бывал, хотя жизнь там била ключом. Здесь были разбиты шатры, и перед каждым выставлены напоказ десять-двадцать танцовщиц. Я видел, как некоторые прохожие выбирали себе пару и входили в палатку для танцев. Я решил присоединиться к ним, хотя девушки не понравились мне своей неряшливой одеждой и одинаковыми невыразительными лицами. Впрочем, стоило к ним прикоснуться, как они сразу же оживали. Мне не понравилось и в шатре: музыка была слишком громкой, цвета — слишком пёстрыми. Шатёр производил загадочное впечатление, и когда мой взгляд скользнул по ковру, на котором мы танцевали, я нашёл отгадку. Ковер расцвечивали круглые орнаменты, не вытканные, а как бы нанесённые тонкими пробковыми кружочками на лишенную ворса материю. Я тут же понял, что благодаря этой незаметной уловке девушки, танцуя, не покидали пределов ковра. Все танцовщицы были слепыми.