Редьярд Киплинг - Подарки фей

«Подбирай сейчас же!» – рявкнул толстяк.

Я стал подбирать пилюли – их там были сотни, – а сам посматриваю, как бы проскочить под рукой у индейца и удрать на улицу. И вдруг перед глазами у меня все поплыло, и я сел на пол. А толстяк знай себе играет на скрипке.

Тут индеец наконец-то подал голос.

«Тоби! – говорит он. – Я привел мальчика не для этого. Его нужно кормить, а не бить».

«Что? – переспросил Тоби. – Разве это не Герт Шванкфельдер?»

Он отложил скрипку и посмотрел на меня хорошенько.

«Химмель! – закричал он. – Я стукнул не того мальчишку! Я думал, это новый ученик, Герт Шванкфельдер. Ты почему не Герт Шванкфельдер?»

«Не знаю, – говорю я. – Меня привел тот джентльмен в красном одеяле».

«Тоби, – говорит индеец. – Он голоден, Тоби. Христиане всегда кормят тех, кто голоден. И вот я привел его».

«Так бы сразу и сказал!» – говорит Тоби.

Он начал ставить передо мной тарелки, а индеец – накладывать на них свинину и хлеб, и еще мне налили стакан мадеры. Я рассказал им, что я с французского корабля, а попал на него потому, что у меня мать француженка. Так оно, в общем-то, и было; и притом я уже знал, что в Филадельфии мода на французов. Тоби стал о чем-то шептаться с индейцем, а я, подкрепившись, снова принялся подбирать пилюли.

«Тебе нравятся пилюли?» – спросил Тоби.

«Нет, – говорю. – Наш корабельный лекарь вечно с ними возился, а я смотрел».

«Хо! – говорит Тоби и тычет мне под нос две склянки с пилюлями. – Вот в этой что?»

«Каломель, – говорю. – А в другой сенна».

«Верно, – говорит он. – Целую неделю я учил Герта различать их. Но Герт не научился».

Тут Тоби заметил на полу мою скрипочку:

«Любишь играть?»

«О да!» – говорю я.

«Хо-хо! – говорит он и проводит смычком по струне. – Какая это нота?»

«Ля», – говорю я, потому что он явно пытался сыграть «ля».

«Брат мой! – поворачивается он к индейцу. – Вот он, перст Провидения! Я предупреждал юного Шванкфельдера, что если он еще раз убежит играть на пристань, то пусть пеняет на себя. Теперь погляди на этого мальчика и скажи мне, что ты о нем думаешь».

Пока индеец меня разглядывал, прошло, наверное, несколько минут. На стене висели часы с музыкой, и они как раз начали бить, а потом открылась дверца и появились танцующие куколки… И все это время он не отрывал от меня глаз.

«Хорошо, – произнес он наконец. – Мальчик подходит».

«Хорошо, – повторил Тоби. – Теперь я буду играть на скрипке, а ты, брат мой, споешь псалом. Ты, мальчик, ступай вниз, в пекарню, и скажи им, что ты будешь за Герта Шванкфельдера. Лошади под замком. А будешь задавать вопросы – пеняй на себя».

Эти двое принялись распевать псалмы, а я спустился вниз, к старому Конраду Герхарду. Он ничуть не удивился, услышав, что я «буду за юного Шванкфельдера». Он хорошо знал Тоби. Его жена молча взяла меня за руку и увела на задний двор. Там она вымыла меня, подстригла мне волосы «в кружок» при помощи перевернутой миски, а потом она уложила меня спать – и, боже ты мой, как мне спалось! Как сладко мне спалось в этой комнатке за печкой, с окошком, выходившим на цветник!

Я еще не знал, что в тот же вечер Тоби побывал на «Амбускаде» и выкупил меня у доктора Карагена за двенадцать долларов и дюжину склянок целебного индейского масла. Карагену понадобились новые кружева для камзола, а я, он думал, все равно не жилец, вот и согласился списать меня «по болезни».

– Молодец Тоби, он мне нравится! – сказала Уна.

– Так кто же он был такой? – спросил Пак.

– Аптекарь Тобиас Хирте, Вторая улица, дом сто восемнадцать, торговля чудодейственным маслом племени Сенека! – отбарабанил Фараон. – Тоби по шесть месяцев в году жил среди индейцев. Но не забегайте вперед: пусть мой рассказ идет «своим ходом» – как, бывало, наша гнедая кобылка сама находила дорогу в Лебанон.

– Да, а почему он держал ее под замком? – вспомнил Дан.

– Это он так шутил. Он держал свою лошадку в конюшне трактира «Олень», а над конюшней висела вывеска скобяной лавки… Когда к нему приезжали его друзья-индейцы, они ставили своих пони туда же. Я приглядывал за лошадьми, а чаще всего сидел дома и скатывал пилюли, пока Тоби играл на скрипке, а Красный Плащ разучивал псалмы. Мне у них нравилось. Вкусная еда, легкая работа, чистая одежда, сколько угодно музыки, а вокруг – тихий, улыбчивый немецкий люд, зазывавший меня в свои ухоженные садики.