Марк Твен - Том 12. Из 'Автобиографии'. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма

89

ДЖ. X. ТВИЧЕЛУ

16 февраля 1905 г.

Дорогой Джо,

я знал, что где-то в глубине души моей таится совершенно определенное чувство к президенту, и только не мог найти слова, чтобы его определить. Вот они точка в точку — их сказал Леонард Джером: «Двадцать лет я любил Рузвельта — человека и ненавидел Рузвельта — политика и государственного деятеля».

Отлично сказано. Сколько я ни встречал за двадцать пять лет Рузвельта — человека, всякий раз я пожимал ему руку с самым теплым, сердечным чувством; по, как правило, при каждой встрече с Рузвельтом — политиком и государственным деятелем я убеждался, что он лишен каких-либо нравственных устоев и не заслуживает уважения. Совершенно очевидно, что, коль скоро дело касается его собственных политических интересов или интересов его партии, у него нет и подобия совести; под влиянием этих интересов он оказывается наивно равнодушен, а то и просто глух к суровому голосу долга; если на дороге у него станет наша конституция, он в любую минуту отшвырнет ее пинком; и едва он учует голос избирателя, он не только с охотой, но с жадным нетерпением поспешит купить его по любой неслыханно высокой цене и оплатит счет — не из собственного кармана или кармана своей партии, но за счет народа, при помощи самого хладнокровного грабежа. Пример тому — приказ 78 и присвоение фондов индийского треста.

Но Рузвельту простительно — я вынужден это признать и (должен бы) примириться. Все мы сумасшедшие, каждый на свой лад, а безумие снимает ответственность. Теодор как человек мыслит вполне здраво; по справедливости, мы не должны забывать, что как политик и государственный деятель Теодор безумен и за себя не отвечает.

Не отмахивайтесь от этих существенных обстоятельств, но вдумайтесь в них, и пусть это поможет вам возвыситься, стать просвещеннее и лучше. Вы поучали меня, когда я был желторотым юнцом, позвольте же теперь мне, уже старику, вернуть долг, черпая из сокровищ мудрости, выплавленной из золотоносной руды опыта.

Всегда ваш в радости и веселье

Марк.

81

ДЖ. X. ТВИЧЕЛУ

14 марта 1905 г.

Дорогой Джо,

У меня в «Простофиле» сказано: «Если человек стал пессимистом до сорока восьми лет, он знает слишком много; если он остался оптимистом после сорока восьми, он знает слишком мало».

Вот почему я с удовлетворением думаю о том, что я лучше и умнее вас, Джо. Вы теперь, видимо, мыслите «массами»: «в массе своей» фермеры и сенаторы Соединенных Штатов – «люди честные». Когда речь идет о купле-продаже за деньги? Кто же в этом сомневается? Но разве это единственное мерило честности? Разве не существует еще десяток видов честности, которые нельзя измерить при помощи разменной монеты? Измена есть измена, она существует во многих видах, и измена за деньги - только один из них. Когда человек нарушает верность бесспорному своему долгу, он попросту откровенно бесчестен и сам это знает; знает и его это втайне мучит, и он отнюдь не гордится собой. Если мерить этой мерой — а кто же в ней усомнится? — ни в штате Коннектикут, ни в сенате, да и вообще нигде не найдется ни одного честного человека. На сей раз я не делаю исключения и для себя самого.

Виню ли я вас и всех людей вообще? Ничуть не бывало, поверьте. Я ведь знаю пределы человеческих возможностей, а потому мой долг — приятный долг — быть справедливым к человечеству. Каждый отдельный человек честен в одном или нескольких отношениях, но нет ни одного, кто был бы честен во всех отношениях, как того требует... что требует? Да его собственное понятие о честности! Ведь помимо этого, на мой взгляд, у человека нет никаких иных обязательств.

Честен ли я? Даю вам слово, что нет (но это между нами). Вот уже семь лет я держу под спудом книгу, которую совесть велит мне опубликовать. Я знаю, опубликовать эту книгу — мой долг. Во многих других случаях я свой нелегкий долг исполняю, но этот исполнить не в силах. Да, я и сам бесчестен. Не во многих отношениях, по в некоторых. В сорок одном примерно. Безусловно, в одном или нескольких отношениях все мы люди честные — все до единого, — хотя у меня есть основания полагать, что я единственный человек на свете, чей список грехов столь короток. Порою мне даже как-то неуютно в этом возвышенном одиночестве.

Нет, о нет, я не забываю о «неуклонном прогрессе», о том, что «век от веку близится наступление всеобщей праведности и царства божьего на земле». «Век от веку» — поистине головокружительная быстрота. Я (и наш старый мир) не доживем до этого, но не беда— оно придет, оно без сомнения настанет, это долгожданное время. И напрасно вы то и дело иронически извиняетесь за господа бога. Если царство божие на земле должно наступить, стало быть, он этого желает, — и не очень великодушно с вашей стороны ехидничать, что это делается не слишком быстро, меня даже коробят такие шуточки. Между тем несправедливо с моей стороны было бы отрицать, что эти насмешки заслуженны. Если божество чего-либо желает, трудится над этим век за веком — и все еще не видно, чтобы хоть на волос приблизилось завершение его трудов, то мы... нет, мы не смеемся, но лишь потому, что не смеем. Источник «праведности» — наше сердце? Да. А руководит и управляет им наш разум? Да. Так вот, история и предания свидетельствуют, что сердце наше осталось точно таким же, каким было на заре человечества,—оно ничуть не изменилось. Его добрые и злые порывы н их последствия все одни и те же — в библейские времена, в древнем Египте, в древней Греции, в средние века и в двадцатом веке. Ничто не изменилось.