Альваро Кункейро - Записки музыканта

Его прозаические произведения трудноопределимы по жанру. Что это — повести, романы, разросшиеся новеллы или рассказы? Писатель не любил давать пояснений: какое-либо теоретическое осмысление своего творчества, литературных процессов было бы противоестественно для Кункейро, которого природа так щедро одарила образным, поэтическим мышлением. Не случайно Паулос, герой «Года кометы», своего рода alter ego автора, говорит: «Поэтическое объяснение выше научного». Проза Кункейро столь прозрачна и легка, что кажется единым, произвольно и непринужденно льющимся повествовательным потоком. Она удивительно монолитна, словно бы все свои произведения Кункейро написал на одном дыхании, за один год, а ведь между многими из них — десятилетия, за которые творчество писателя, кажется, не претерпело никакой эволюции. В этом — одно из завораживающих качеств Кункейро, который с поразительной настойчивостью от книги к книге воспроизводил не только одни и те же темы, каждый раз поражая читателя яркостью своей фантазии, — мысль об однообразии, менее всего свойственном Кункейро, никому не приходила в голову, — но и одинаковые структурные элементы. Так, прологи предваряют «Записки музыканта» (1956) и «Год кометы» (1974); в конце книг «Мерлин и его семья» (1955), «Записки музыканта», «Человек, который был похож на Ореста» (1969) дается именной указатель; любил Кункейро вкрапливать в текст прозаических произведений небольшие интермедии — их несколько в «Оресте», есть и в «Записках музыканта», где происходящее на сцене переплетается с происходящим в действительности, если можно назвать действительностью ночные путешествия героя в одной карете с привидениями.

Вообще в произведениях Альваро Кункейро грань между реальностью и вымыслом очень зыбка. Скажем, вполне реальны у него, даже как-то будничны, герои древнегреческих мифов, волшебник Мерлин, король Артур, библейский царь Давид, Святой Гоар. Мир вымысла и фантазии для Кункейро столь же реален, как и повседневная действительность. Слова Паулоса, неуемного мечтателя из «Года кометы», «сны реальнее жизни» — ключ к пониманию мироощущения Кункейро и лейтмотив всего его творчества. Проходя красной нитью через все его книги, совершенно неожиданно звучит афоризм «жизнь есть сон» в устах деревенской девушки (сборник «Разные люди»), — слова эти сразу же вызывают ассоциацию с пьесой Кальдерона. Но это скорее связь внешняя: для писателя XX века за этими словами не встает тот сложнейший комплекс социально-философских проблем, что волновал Кальдерона. Кункейро хочет лишь сказать, что «без грез жизнь невозможна» — в этом главный пафос его творчества. Более того, подчас «сны реальнее жизни», ибо именно в мечтах, давая волю своей фантазии, по-настоящему живет человек, раскрывает все богатства своей души, которые не находят воплощения в реальной действительности. Отсюда и подчеркнутая внеисторичность книг Кункейро: ведь если герои живут в мире, созданном фантазией, то все в нем должно быть необыкновенным. Самой большой ошибкой было бы искать на их страницах какое-либо историческое или географическое правдоподобие. Все перемешано в них: греческие мифы и книги Стендаля, завоевания Римской империи и войны против Наполеона, приметы быта XX и XII веков… Кункейро берет один из известнейших мифов, миф об Оресте, и буквально «начиняет» его деталями позднейших эпох. Его герои носят камзолы и пуленепробиваемые жилеты, читают «Трех мушкетеров», пользуются мятной зубной пастой, путеводителями и почтовыми ящиками, знают, что такое инквизиция и классификация Линнея, Директория. И при этом — удивительная точность в других деталях, скажем в названиях микенских улиц. Напрашивается сопоставление Альваро Кункейро с писателями — их в XX веке было немало, — которые любили наряжать историю в современные одежды. Однако есть одно небольшое, но существенное различие: Кункейро не переносит действия древних мифов в наши дни, стараясь таким образом отстранить и придать всеобщность современным конфликтам, это вообще в его задачи не входит — он причудливо смешивает разные эпохи, тасует их для того, чтобы повести читателя за собой в яркий, необыкновенный мир, столь непохожий на унылую повседневность.

Подчас этот мир кажется мрачным и чуть жутковатым, как в «Записках музыканта». Сюжет как таковой не играет в книге особой роли, главное же в ней — мертвецы, принимающие при свете дня нормальный человеческий облик, рассказывающие свои истории, в которых чуть больше злодейств, чем нужно, чтобы они выглядели правдоподобными. Но в самой этой жутковатости есть что-то невсамделишное, как в детских рассказах о привидениях или в страшных сказках, к которым, пожалуй, более всего приближаются по жанру «Записки музыканта». На этой книге, как на никаком другом произведении Кункейро, ощущается влияние готического романа, набиравшего силу во второй половине XVIII века, как раз в то время, когда происходят события, рассказанные в «Записках музыканта». Но традиция готического романа тесно переплетается с галисийским фольклором, народными преданиями, вместе с тем в избыточном нагромождении ужасов есть некоторое пародирование традиции, к которой, как на первый взгляд кажется, восходит произведение.