Малькольм Лаури - У подножия вулкана

Но вышло какое-то пустяковое недоразумение, консул и не говорил вовсе. Нет, это ясно. Он слова не вымолвил. Все было лишь иллюзией, ураганом бессвязных мыслей, и наконец вот сейчас, сию секунду, все прояснилось, обрело безукоризненную и совершенную стройность.

— Поступок человека сумасшедшего, пьяного, — сказал он, — или сильно возбужденного представляется менее свободным и более необходимым тому, кто знает душевное состояние того, кто совершил поступок, и более свободным и менее необходимым тому, кто этого не знает.

Это было как фортепианная музыка, как короткая пьеска, совсем несложная — он и в excusado уходил, вспомнилось ему теперь, для того главным образом, чтобы восстановить это в памяти, привести в порядок, — и еще, пожалуй, это было как цитата из Мэттью Арнольда, что привел Хью, и как короткое музыкальное произведение, прилежно разученное много лет назад, но едва лишь захочешь его сыграть, оказывается, что ты его позабыл, а потом, в один прекрасный день, когда напьешься по-настоящему, пальцы сами собой заскользят по клавишам и каким-то чудом польется освобожденная мелодия во всем своем совершенстве; только вот у Толстого он еще не улавливал мелодии.

— Что такое? — спросил Хью.

— Неважно. Я всегда возвращаюсь к существу дела и развиваю прерванную мысль. В противном случае разве мог бы я так долго оставаться консулом? Когда мы решительно не понимаем причины поступка — это я говорю, чтобы напомнить тебе, если ты отвлекся, твои же рассуждения о сегодняшних событиях, — все равно, в случае ли злодейства, доброго дела или даже безразличного добру и злу поступка, мы в таком поступке, согласно Толстому, признаем наибольшую долю свободы. А стало быть, согласно Толстому, нам не следовало проявлять такого равнодушия, какое мы выказали...

— «Все без исключения случаи, в которых увеличивается и уменьшается наше представление о свободе и необходимости, имеют только три основания», — сказал консул. — Это неизбежно.

— Более того, — продолжал он, — согласно Толстому, мы, прежде чем осудить вора — если это вор, — должны бы себя спросить: какова его взаимосвязь с прочими ворами, каковы его семейные обстоятельства, его отношение ко времени и, более того, его отношение к внешнему миру, а также к причинам, произведшим поступок... Сервантес!

— Выходит, мы должны выяснять все это невесть сколько времени, а бедняга между тем пускай себе подыхает на дороге, — говорил Хью. — Как обстояло дело? Никто не имел возможности вмешаться, прежде чем поступок был совершен. Насколько мне известно, никто из нас не видел, как он украл деньги. И кстати, Джефф, о каком преступлении ты говоришь? Будто было только одно преступление... Ведь если мы не сделали ничего, дабы помешать вору, — это одно, а то, что мы решительно ничего не сделали, дабы спасти Жизнь умирающему, — это совсем другое.

— Вот именно, — сказал консул. — Я ведь, кажется, говорил вообще о всяком вмешательстве. Почему, собственно, мы должны были как-то действовать, дабы спасти ему жизнь? Разве не имеет он права умереть, если хочет?.. Сервантес, мескаля. Нет, побольше, будьте добры... Почему кто бы то ни было должен вмешиваться в чьи бы то ни было дела? Почему, например, кому-то надо было вмешиваться в дела тласкальцев, хотя они жили себе припеваючи под вековыми деревьями среди изобилия водоплавающей птицы в ближайшей лагуне?..

— Какой еще птицы и в какой лагуне?

— А вернее, Хью, я вообще ни о чем не говорил... Допустим, мы что-то установили, — эх, Хью, ignoratio elenchi, вот что это такое. Иными словами, логическая ошибка, когда мы игнорируем то, что следует доказать или опровергнуть, и доказываем или опровергаем совсем не то, что следует. Скажем, все эти войны. По-моему, сейчас в мире едва ли найдется место, где людям еще есть всерьез о чем-либо спорить по существу. Эх вы, умники с вашими идеями!

— Эх, ignoratio elenchi!.. Взять хотя бы все эти благие намерения ехать сражаться в Испанию... и в несчастный, беззащитный Китай!

— М-м...

За стенами душераздирающе взвыл ветер, нагоняя жуть, подобно урагану в Англии, который налетает с севера, рыщет по теннисным кортам и заставляет гудеть колокола.

— И вообще ты мог бы придумать что-нибудь пооригинальнее.

— Еще совсем недавно перед нами была несчастная, беззащитная Эфиопия. А до этого — несчастная, беззащитная Фландрия. Обратись к истории. Загляни на тысячу лет в прошлое. Какой смысл вмешиваться в нелепый ход истории? Словно barranca, ущелье, загаженное отбросами, петляет она через века и катится к... Скажи на милость, как способствует все это героическое сопротивление несчастных, беззащитных народов, которые беззащитны главным образом в результате некоего тщательно рассчитанного и преступного умысла...