Герман Гессе - Нарцисс и Златоуст

Первое время Златоуст жил в самом монастыре, в одной из келий для гостей. Затем по его просьбе ему устроили жилище в одном из хозяйственных строений, окружавших двор, как рыночную площадь; строение стояло напротив кузницы.

Свидание с прошлым так захватило его, что порой он и сам этому удивлялся. Никто его здесь не знал, кроме настоятеля, никто не знал, кто он такой; здешние обитатели, как монахи, так и миряне, жили по твердому распорядку, занимались своим делом и не обращали на него внимания. Но его знали деревья во дворе, его знали порталы и окна, мельница и мельничное колесо, каменные полы в переходах, увядшие розовые кусты в крытой галерее, гнезда аистов на амбаре и трапезной. Из каждого уголка благоухало прошлое, доносился нежный и трогательный аромат его ранней юности, любовь побуждала его снова увидеть все это, снова услышать все звуки — вечерний и праздничный звон, журчание мельничного ручья, стиснутого замшелыми берегами, стук сандалий по каменным плитам, вечером звон связки ключей, когда брат привратник шел закрывать двери. Возле каменных лотков, в которые с крыши трапезной для мирян стекала дождевая вода, все так же буйно разрастались невысокие травы, герань и подорожник, а у старой яблони в саду у кузницы все так же ровно загибались раскидистые ветки. Но сильнее всего он бывал растроган, когда слышал звон школьного колокольчика и когда в большую перемену все монастырские школьники с шумом сбегали по лестнице во двор. Какими юными, и глупыми, и прелестными были их мальчишеские лица — неужели и он был когда-то таким же юным, таким же неуклюжим и таким же милым и ребячливым?

Но помимо этого хорошо знакомого ему монастыря он встретил другой, почти неизвестный, уже с первых дней это бросилось ему в глаза, становилось все важнее и лишь с трудом связывалось с давно известным. Ибо, хотя здесь и не прибавилось ничего нового, оставалось таким же, как в его школьные годы, как сотни и более лет назад, он уже не смотрел на это глазами школяра. Он видел и чувствовал соразмерность зданий, видел своды церкви, старую живопись, каменные и деревянные фигуры на алтарях и в порталах, и, хотя он не встретил ничего не известного ему ранее, тем не менее он только сейчас увидел красоту этих вещей и дух, который их создал. Он разглядывал древнюю каменную Богоматерь в верхней часовне, которую он любил и срисовывал еще отроком, но только сейчас всмотрелся в нее внимательными глазами и увидел, что она — чудо, которое ему вряд ли удастся превзойти даже в самой лучшей, самой удачной своей работе. Таких удивительных вещей было много, и каждая была не сама по себе, оказалась здесь не случайно, а была рождена одним и тем же духом и нашла среди этих старых стен, колонн и сводов свою естественную родину. Все, что здесь в течение нескольких столетий возводилось, ваялось, рисовалось, чем здесь жили, что думали и чему учили, — все вышло из одного ствола, из одного духа, все сочеталось друг с другом, как сочетаются ветви одного и того же дерева.

И посреди этого мира, посреди спокойного и могучего единства Златоуст чувствовал себя очень маленьким, но ничтожнее всего он казался себе, когда видел, как настоятель Иоанн, как его друг Нарцисс распоряжается и управляет этим огромным и в то же время спокойно-дружелюбным миром. И пусть ученый, тонкогубый настоятель Иоанн и простоватый, добродушно-скромный настоятель Даниил очень сильно отличались друг от друга как личности, но каждый из них служил одному и тому же единству, одной и той же идее, одному и тому же порядку, обретая благодаря им свое достоинство, принося им в жертву свою личность. Это, как и монастырское одеяние, делало их похожими друг на друга.

Среди этой монастырской жизни Нарцисс был в глазах Златоуста невероятно значителен, хотя он и вел себя по отношению к нему исключительно как любезный товарищ и хозяин. Вскоре Златоуст уже почти не решался обращаться к нему на «ты» и называть Нарциссом.

— Послушай, настоятель Иоанн, — сказал он ему однажды, — постепенно мне все же придется привыкнуть к твоему новому имени. Должен тебе сказать, что мне у вас очень нравится. Я почти созрел для того, чтобы исповедаться тебе во всех грехах и после покаяния просить принять меня в качестве брата мирянина. Но тогда, видишь ли, нашей дружбе придет конец; тогда ты будешь настоятелем, а я братом мирянином. Но просто жить рядом с тобой, наблюдать, как ты работаешь, а самому ничего не делать, — такой жизни я долго не вынесу. Я тоже хочу работать, хочу показать тебе, кто я и на что способен, чтобы ты увидел, стоило ли спасать меня от виселицы.