Жорис-Карл Гюисманс - Там внизу, или Бездна

– Какое неудачное время! – задумчиво начал Гевен. – Люди ни во что не верят и с легким сердцем бросаются во все. Всякий день изобретается новая наука, сейчас, например, в науке воспитания царит так называемая Палиссада, и никто не читает больше изумительного Парацельса, который все постиг, который создал все! Попытайтесь объявить в наши дни на ваших ученых конгрессах, что по учению этого великого наставника жизнь есть капля эссенции небесных тел, что каждый член нашего тела соответствует особой планете и что мы, следовательно, являем собой преуменьшенное бытие божественных сфер, объявите им – как удостоверяет это опыт, – что всякий человек, рожденный под знаком Сатурна, непременно печален и нерешителен, молчалив и склонен к одиночеству, беден и тщеславен; что планета эта, тяжкая и в знамениях своих медлительная, предрасполагает к суевериям и обманам, что ей подвластны эпилепсии и вздутия вен, геморрои и язвы; что она – увы! – великий вербовщик острогов и больниц, и они рассмеются, они пожмут плечами – эти присяжные ослы, эти прославленные тупицы!

– Да, – продолжил де Герми, – Парацельс один из необычнейших врачевателей оккультной медицины. Он знал забытые теперь тайны крови, до сих пор не открытые целительные свойства света. Подобно каббалистам, исповедуя, что человек состоит из трех частей: видимой плоти, души и тончайшего эфира, называемого также астральным телом, он особым попечением окружал именно это последнее, а на внешнюю, телесную оболочку воздействовал способами или непостижимыми, или утраченными. Он лечил раны, не касаясь пораженных тканей, но врачуя источаемую ими кровь. Уверяют, что он успешно излечивал некоторые недуги!

– Благодаря глубоким познаниям своим в астрологии, – добавил Гевенгэ.

– Но если столь важно изучение звездных влияний, почему не имеете вы учеников? – спросил Дюрталь.

– Учеников! Но где отыскать людей, которые согласятся работать двадцать лет безвозмездно и бесславно? Прежде чем быть в состоянии составить гороскоп, надо сделаться первостепенным астрономом, основательно изучить математику и долго вянуть над темной латынью древних мастеров! Нужны еще призвание и вера, теперь погибшие!

– То же самое применимо к звонарям, – заметил Карэ.

– Нет, господа, – говорил Гевенгэ, – тот день, когда последовательное и враждебное равнодушие нечестивого народа затопило великие науки средневековья, знаменовал собою Франции конец духа! Нам остается скрестить теперь лишь руки слушать пошлые речи общества, которое то хрюкает, то предается необузданному веселью!

– Зачем так отчаиваться, будем уповать на лучшее, – тоном утешения сказала мамаша Карэ и на прощание наградила рукопожатием каждого из своих гостей.

– Века не улучшили народ, – сетовал, наливая воду в кофейник, де Герми, – но испортили, исказили его, омрачили его ум. Вспомните осаду, коммуну, бессмысленные увлечение, мятежную и беспричинную ненависть, все безумие черни, полуголодной, одурманенной, вооруженной! Не сравниться ей с наивными и милосердными простолюдинами средних веков. Расскажи, Дюрталь, что делал народ, когда Жиля де Рэ вели на костер.

– Да, расскажите это нам, – попросил Карэ, глаза которого утопали в табачном дыму трубки.

– Если хотите! Вы знаете, что за неслыханные злодеяния маршал де Рэ был приговорен к повешению и сожжению заживо. Отведенный после приговора в свою келью, он обратился с последней просьбой к епископу Жану де Малеструа. Он молил епископа предстательствовать за него у матерей и отцов, детей которых он столь свирепо осквернял и умерщвлял, чтобы благостно напутствовали те его в час казни. И народ, у которого Жиль исторгал и пожирал сердце, теперь стонал от жалости и видел в этом служителе дьявола лишь несчастного человека, оплакивавшего свои преступления, который предстанет вскоре пред грозным гневом Святой Ипостаси, и длинной процессией обходил город в девять часов утра в день казни. Он распевал псалмы, клятвенным обещанием в церквах наложил на трехдневный пост, стремясь этим обеспечить упокой души

– Как видите, мы далеки от американского закона Линча, – вставил де Герми.

– Затем, – продолжал Дюрталь, – в одиннадцать он нравился к темнице Жиля де Рэ и сопровождал его до Бьесского луга, где воздвигнуты были высокие костры, увенчанные виселицами. Маршал ободрял своих соучастников, обнимал их, умолял их «исполниться омерзением к содеянным ими злодействам и покаяться в них», молил Деву пощадить их, а духовенство, крестьяне, народ пели мрачные и молящие строфы заупокойных песнопений.