Андрей Упит - В лоне семьи

— Рожь еще туда-сюда, а вот клевер редковатый. Если еще не удастся как следует сено убрать, придется будущей зимой кормить коров ржаной соломой. Нынешней зимой, милая моя, не то, что в прошлые годы, — что в ясли, то и на подстилку. Придется побережливее быть.

— Да, с хозяйством не так-то просто… — начинает Екаб с другого конца. — Думаешь одно, а получается другое. Думаешь, за хутор почти выплачено, земля — ничего… урожай середка на половинку… А там, глядишь, то одно, то другое… Батраки дороги и ленивы. Концы с концами не сведешь. Стыдно сказать, но что правда, то правда — концы с концами не сводим. Из волости три раза повестку присылали насчет подушных…

— Хлев того гляди обвалится, — подсказывает Лиене.

— Да и хлев. Клети обветшали, но еще годик-другой простоят. Что поделаешь, как-нибудь подпорки поставим, и простоят. — И оба, будто над чем-то издеваясь, громко и принужденно смеются. — А хлев придется строить. Будь что будет, а осенью надо начать свозить материал. И соседи смеются, — для себя вон какие хоромы поставил, а хлев вот-вот на коров обвалится. Конечно, говорю, это не порядок, да разве мы для себя. К нам гости приезжают, нельзя же… И луг в низине надо бы осушить, там сток к реке хороший, иначе какой от него толк, одна осока… — Вдруг он спохватывается. — Нам еще что, другим куда труднее. Нам каждый месяц пятнадцать — двадцать рублей присылают… Соседи смеются — чем не жизнь? Всем бы такого братца…

Умолкает и вместе с Лиене смотрит, как брат прижимает ко рту бледные, прозрачные пальцы, чтобы сдержать кашель. Эрнест оборачивается и говорит так, будто ничего не слышал:

— Врач говорит — поезжайте на юг. Сейчас еще… сейчас еще есть надежда. Смотрите — пальцы как выбеленные. — И смеется фальшивым смехом, точь-в-точь как Лиене и Екаб. — Только вот не знаю…

Смеркается. В комнате долго длится молчание.

Вот и высказано то, чего все ждали и о чем все время думали. Не хотели думать, но думали.

Эрнесту и самому кажется, что он сказал что-то неподобающее. Он спешит повернуть разговор на другую, более безразличную тему.

Разговоры, лица, взгляды и улыбки — все становится каким-то безразличным, чужим и далеким. Все трое чувствуют перемену и внутренне борются с ней. Перескакивают с темы на тему, стараются подогреть себя. Но все слишком остро ощущают свое бессилие перед чем-то чужим и назойливым, что вместе с вечерними сумерками вползает через все окна в комнату, обволакивает их.

Но вот пригнали скотину, и все идут смотреть ее. Теперь говорит больше Лиене. Скотина — гордость хозяйки. И Лиене действительно есть чем гордиться. Коровы — все бурые — лоснятся от жира. Пушистые, недавно выкупанные овцы. Бело-розовые свиньи английской породы на низких ногах с отвислыми ушами и почти без щетины. Три матки супоросые. Лиене все показывает и объясняет, но как-то нехотя. Можно подумать, что все это не доставляет ей ни малейшего удовольствия, что она хочет на что-то пожаловаться. Особенно обстоятельно рассказывает она о всяких мелких неполадках со скотиной.

Возвращается с дальнего луга батрак с сенокосилкой. В кухне две батрачки поочередно вертят ручку сепаратора, — пока одна вертит, другая моет и ополаскивает большие с железными обручами бидоны. На краю белой кафельной плиты шумит вскипевший самовар. Утомившись, братья и Лиене идут в комнату и садятся. Девочки притихли, оробели, держатся особняком, смотрят серьезно, недоумевающе.

Эрнест по привычке заслоняет рот рукой и кашляет сухим кашлем.

— Я подумал-подумал… — говорит он, запинаясь, и вдруг краснеет, будто сказал что-то неприличное. Проглатывает комок, от которого так першило и щекотало в горле. Он так и не досказывает свою мысль, но она всем понятна. Екаб большими шагами подходит к окну и распахивает его. Лиене вносит чайную посуду.

За ужином Екаб и Лиене соревнуются перед Эрнестом в любезности и услужливости. Следят, все ли у него есть, не нужно ли чего, не мешает ли что. Он окончательно смущен этой как будто непритворной приветливостью. От окна дует в спину, холод пробирает до костей — в последнее время он не переносит сквозняков. Но обстановка такова, что ему неловко об этом сказать. Обычно он пьет два стакана чаю, но тут под натиском гостеприимства выпивает и третий. Да еще делает вид, что очень вкусно…

В их отношения вкрались ложь и притворство. Непонятно… Каждый думает, что говорит именно то, о чем необходимо и хочется сказать, и все-таки каждый чувствует, что это только маска, и тайком наблюдает за другими: не заметили ли?