Эрнст Юнгер - На мраморных утесах

Я уже внизу у ворот догадался, что привело к нам эту пару с затемнёнными фарами, и мой брат Ото, похоже, тоже знал это ещё прежде, чем было произнесено первое слово. Потом Бракмар попросил нас описать ситуацию, которую брат Ото представил ему во всех подробностях. Вид, с каким Бракмар всё выслушал, позволял предположить, что он был превосходно осведомлён обо всех действиях и противодействиях. Ибо прояснение ситуации вплоть до мельчайших деталей является мастерством мавританцев. Он уже говорил с Биденхорном, лишь отец Лампрос был ему незнаком.

Князь, напротив, застыл в согбенных грёзах. Даже упоминание Кёппельсблеека, испортившее настроение Бракмару, похоже, от него ускользнуло; только услышав об осквернении Eburnum’a, он гневно вскочил со стула. Потом ещё брат Ото в общих словах обрисовал наше мнение о положении дел и о том, как нам следует вести себя. Бракмар выслушал это хотя и вежливо, но с плохо скрытой усмешкой. У него на лбу было написано, что он видит в нас только тщедушных фантазёров и что его суждение уже сформировано. Так случаются ситуации, когда каждый считает мечтателем каждого.

На первый взгляд могло показаться странным, что в этой коллизии Бракмар хотел выступить против старика, хотя обоих в их стремлениях связывало много общего. Но здесь мы допускаем ошибку, которая нередко вкрадывается в наш образ мыслей, и состоит она в том, что при тождестве методов мы делаем заключение также и о тождестве целей и о единстве воли, которая за этим стоит. Ибо различие было в том, что старик предполагал заселить Лагуну извергами, а Бракмар рассматривал её в качестве земли для рабов и для рабских армий. При этом всё в сущности вертелось вокруг одного из внутренних конфликтов среди мавританцев, описывать здесь который в подробностях не имеет смысла. Следует лишь указать, что между законченным нигилизмом и дикой анархией существует глубокий антагонизм. Речь в этой борьбе идёт о том, должно ли человеческое поселение быть превращено в пустыню или в дремучий лес. [39]

Что же касается Бракмара, то в нём были ярко выражены все черты позднего нигилизма. Ему присущ был холодный, лишённый корней интеллект, а также склонность к утопии. Он, как все ему подобные, воспринимал жизнь как некий часовой механизм, а в насилии и ужасе видел приводные колёсики жизненных часов. Одновременно он оперировал понятиями какой-то второй, искусственной природы, упивался ароматом поддельных цветов и наслаждениями разыгрываемой чувственности. Созидание в его груди было убито и восстановлено снова, как механизм курантов. На лбу его цвели ледяные цветы. При виде его, должно быть, вспоминали глубокое изречение его наставника: «Пустыня растёт — горе тому, кто скрывает пустыни!»

И тем не менее мы испытывали едва заметное расположение к Бракмару — не очень сильное потому, что у него было сердце, ибо по мере приближения человека к горным породам, заслуга, основывающаяся на мужестве, уменьшается. Это была скорее тихая боль, в нём достойная любви, — горечь человека, потерявшего своё счастье. Он стремился отомстить миру за это, словно ребенок, в тщеславном гневе топчущий ковёр из цветов. Он и себя самого не щадил, и с холодным мужеством проникал в лабиринты ужаса. Так, утратив ощущение родины, мы ищем дальних приключений по всему миру.

Он пытался мысленно дорисовывать жизнь и считал, что мысль должна показывать зубы и когти. Но его теории походили на дистиллят, в который не перешла настоящая сила жизни; ему недоставало драгоценного ингредиента изобилия, который только и придаёт вкус всем блюдам. В его планах царила сухость, хотя в логике невозможно было найти ошибку. Так исчезает благозвучие колокола из-за невидимой трещины. Это объяснялось тем, что власть слишком сильно жила у него в мыслях и слишком мало в grandeza, [40]в прирождённой désinvolture. [41]В этом отношении его превосходил Старший лесничий, тот носил насилие, как добрую, старую охотничью куртку, которая становится тем удобнее, чем чаще она пропитывается грязью и кровью. По этой причине у меня и сложилось впечатление, что Бракмар как раз собирался принять участие в дерзкой авантюре; во время таких столкновений практики всё ещё побивали приверженцев этики.

Бракмар, видимо, догадывался о своей слабости в сравнении со стариком и потому прихватил с собой молодого князя. Между тем нам показалось, что он руководствовался совершенно иными причинами. Из этого часто возникают весьма странные союзы. Вероятно, Бракмар использовал князя, как используют лодку для переправы. В этом слабом теле жила сильная тяга к страданию, и, как во сне, он, почти не задумываясь, но тем не менее уверенно, придерживался определённого направления. Когда на поле брани рог зовёт в атаку, хорошие воины, даже умирая, вскакивают с земли.