Эрнст Юнгер - На мраморных утесах

Я пригласил их войти в скит и, чтобы проводить, взял их за руки. При слабом сиянии мы втроём проследовали вверх по Змеиной тропе, и я заметил, что князь почти не обращает внимания на животных, тогда как Бракмар с насмешкой, но очень тщательно избегает их.

Мы прошли в библиотеку, где застали брата Ото, и пока Лампуза готовила вино и булочки, мы завели разговор с нашими гостями. Бракмара мы знали ещё по прежним временам, хотя видели его лишь вскользь, поскольку он часто уезжал в путешествия. Это был невысокий, темноволосый, поджарый малый, которого мы находили несколько жёстким, но, как все мавританцы, не лишённым ума. Он относился к тому типу людей, которых мы в шутку называли охотниками на тигров, потому что их встречаешь преимущественно в ходе приключений, носящих экзотический характер. Он шёл навстречу опасности, как в спорте поднимаются на изобилующие обрывами массивы; равнины были ему ненавистны. Он обладал крепким сердцем, которое не страшится преград; но к этой добродетели, к сожалению, добавлялось презрение. Как все энтузиасты власти и превосходства, он переносил свои буйные мечты в царства утопии. Он придерживался мнения, что на Земле изначально существовало две расы, раса господ и слуг, и что с течением времени они перемешались между собой. В этом отношении он был учеником Старого Запальщика и, как тот, требовал нового разобщения. И, как каждый грубый теоретик, он соответственно духу времени жил в науке и особенно занимался археологией. Он недостаточно тонко мыслил, чтобы догадаться, что наша лопата безошибочно находит все вещи, которые живут у нас в помыслах, и в результате, как уже многие до него, будто бы открыл место происхождения рода человеческого. Мы вместе были на заседании, где он делал доклад о своих раскопках, и слышали, что в одной отдалённой пустыне он наткнулся на причудливое горное плато. Там на большой равнине высились высокие порфирные цоколи — выветривание их пощадило, и они стояли на земле, как бастионы или скальные острова. Бракмар забрался на них и обнаружил на плоскогорье развалины княжеских замков и храмов Солнца, возраст которых он обозначил как довремённый. Описав их размеры и своеобразие, он живописно воскресил страну. Он показал тучные зелёные пастбищные долы, на которых, насколько хватало глазу, жили пастухи и земледельцы со своими стадами, а над ними на порфирных башнях в красном великолепии — орлиные гнёзда исконных повелителей этого мира. Он также изобразил, как по нынче давно иссякшему потоку вниз идут корабли с пурпурными палубами; так и увиделось, как сотни вёсел с насекомообразной ритмичностью погружаются в воду, и был слышен звук литавр и бича, опускающегося на спину злополучных галерных рабов. Это были картины для Бракмара. Он относился к категории конкретных мечтателей, которая крайне опасна.

В молодом князе, с отсутствующим видом сидевшем здесь, мы увидели человека совершенно иного свойства. Ему, должно быть, едва перевалило за двадцать, но печать тяжёлого страдания, которую мы заметили на его лице, находилась в странном противоречии с этим возрастом. Несмотря на высокий рост, он сильно сутулился, как будто не мог совладать с ним. И он, казалось, не слушал, о чём мы беседовали. У меня сложилось впечатление, что в нём соединились преклонный возраст и крайняя молодость — возраст рода и личная молодость. В его облике ярко выразилось декадентство; в нём можно было заметить черту древнего потомственного величия, но также черту ему противоположную, какую Земля накладывает на всякое наследство, ибо наследство — это имущество умерших.

Я, пожалуй, ожидал, что в последней фазе борьбы за Лагуну на сцену выступит аристократия — ибо в благородных сердцах страдание народа пылает горячее всего. Когда чувство права и обычая исчезает и когда ужас помрачает разум, силы людей-однодневок очень быстро иссякают. Однако в древних родах живёт знание истинной и легитимной меры, и из них прорастают новые ростки справедливости. По этой причине у всех народов первенство отдаётся благородной крови. И мне верилось, что однажды из замков и горных оплотов поднимутся вооружённые люди, как рыцарственные вожди в борьбе за свободу. Вместо этого я увидел этого раннего старика, который сам нуждался в защите и вид которого со всей очевидностью показал мне, как далеко уже зашёл упадок. И тем не менее казалось чудом, что этот утомлённый мечтатель чувствовал себя призванным предоставить защиту — так самые слабые и самые чистые взваливают на себя железные тяжести этого мира.