Андре Моруа - Превращения любви

Филипп, сидя под кустом, срывал тоненькие веточки, ломал их между пальцами и отбрасывал в траву.

— Да, — сказал он, — королева часто менялась. А вернее, я никогда еще не встречал королевы… То есть, настоящей королевы… Ты понимаешь?

— Кто была королева, Филипп?

— Несколько женщин, милая. Дениза Обри, немножко… но королева, очень далекая от совершенства… Я тебе говорил, что она умерла, бедная Дениза Обри?

— Нет, Филипп… Ведь она была еще совсем молода?.. Отчего она умерла?

— Не знаю. Это мать сказала мне на днях. Так странно было, что я могу услышать известие о смерти женщины, которая в течение нескольких лет казалась мне центром вселенной, как новость, не имеющую никакого значения.

— А после Денизы Обри кто был королевой?

— Одиль.

— Она ближе всех подходила к тому идеалу королевы, о которой ты мечтал?

— Да, потому что она была прелестна.

— А после Одиль?.. Немножко Елена Тианж?

— Может быть, немножко, но главным образом ты, Изабелла.

— Я тоже? Это правда? И долго?

— Очень долго.

— А потом Соланж?

— Ну да, потом Соланж…

— И Соланж до сих пор еще королева?

— Нет, но, несмотря на все, я не сохранил дурных воспоминаний о Соланж. В ней было что-то удивительно сильное и живое. Я чувствовал себя молодым рядом с ней. Это было приятно.

— Надо снова встретиться с ней, Филипп.

— Да, я встречусь с ней, когда излечусь окончательно; но она уже не будет королевой. Это кончено.

— А теперь, Филипп, кто твоя королева?

Он поколебался с минуту, потом взглянул на меня.

— Теперь ты.

— Я? Но я ведь давно развенчана.

— Может быть, ты и была развенчана, это правда: ты была ревнива, сварлива, несправедлива ко мне. Но вот уже три месяца, как ты стала такая простая и мужественная, и я вернул тебе твою корону. Впрочем, ты и представить себе не можешь, как ты изменилась, Изабелла. Ты теперь совсем не та женщина, что раньше.

— Я это очень хорошо знаю, милый. В сущности, ведь женщина, по-настоящему влюбленная, никогда не имеет индивидуальности. Она говорит, будто имеет ее, она старается убедить себя в этом, но это неверно. Нет, она только силится понять ту женщину, которую любимый ею мужчина хочет найти в ней, и, поняв, пытается стать похожей на эту женщину. С тобой, Филипп, это очень трудно, потому что никак не удается уловить, чего ты, собственно, хочешь. У тебя есть потребность в верности, преданности и нежности; и в то же время тебе нужно кокетство, неуверенность и беспокойство. Что с тобою делать? Я избрала преданность и верность, которые более соответствуют моей натуре… Но я думаю, что тебе еще долго будет нужна другая женщина, которая олицетворяла бы в себе противоположные качества, неустойчивая, вечно ускользающая и неосязаемая. Громадная победа, которую я одержала над собой, заключается в том, что я принимаю эту вторую, и принимаю ее даже со смирением, почти с радостью. В течение этого года я поняла одну очень важную истину: когда действительно любишь, не надо придавать слишком большого значения поступкам людей, которых любишь. Они нужны нам, они одни создают ту «атмосферу» (ваш друг, Елена, называет это «климатом» и очень удачно), вне которой мы не можем существовать. Если так, и если мы в силах сохранить и удержать их возле себя, остальное… Боже мой, какое значение имеет тогда все остальное? Жизнь так коротка, так тяжела… Неужели же, мой бедный Филипп, у меня хватит мужества торговаться с тобой из-за нескольких часов счастья, которые могут дать тебе эти женщины? Нет, я стала выше этого, я уже не ревную, я не страдаю больше.

Филипп вытянулся на траве и положил голову ко мне на колени.

— Я не дошел еще до этого, — сказал он. — Я думаю, что еще мог бы страдать, и очень сильно страдать. Для меня краткость жизни не утешение. Жизнь коротка, это верно, но по отношению к чему? Для нас она все… И все-таки, я чувствую, что мало-помалу, хоть и очень медленно, вступаю в новую, более спокойную полосу; ты помнишь, Изабелла, когда-то я сравнивал мою жизнь с симфонией, в которой переплетаются разные темы: тема Рыцаря, тема Циника, тема Соперника. Я еще слышу их всех, и очень явственно. Но я слышу также и еще какой-то один инструмент в оркестре, не знаю какой, который мягко, но упорно повторяет одну и ту же музыкальную фразу всего из нескольких нот, фразу нежную и умиротворяющую. Это новая тема — Душевной Ясности, она похожа на тему Старости.

— Но ты еще совсем молод, Филипп.

— О, я знаю. Именно поэтому-то она и кажется мне такой привлекательной. Позднее она заглушит весь оркестр и я буду сожалеть о том времени, когда слышал другие.