Андре Моруа - Превращения любви

Жизнь, подобная той, которую прожили мои родители, казалась мне очень красивой, и в то же время я почти не мог понять ее. Моя мать совершенно не гонялась за удовольствиями, которых искали Одиль и большинство известных мне молодых женщин. С ранней молодости она отказалась от всего романтического, от всяких перемен в своей жизни. Теперь она получала заслуженную награду.

С горечью обращался я к своей собственной жизни; было приятно представлять себе в конце этого тяжелого пути Одиль, сидящую подле меня, отирающую мне лоб, уже смоченный предсмертным потом, Одиль седовласую, умиротворенную годами и давно уже пережившую бурные порывы своей молодости. Неужели я предстану одиноким перед лицом смерти? Мне хотелось, чтоб это было как можно скорее…

Я не получал никаких известий от Одиль и ничего не знал о ней. Она предупредила, что не будет писать мне, так как думала, что моя рана скорее заживет при абсолютном молчании; она перестала встречаться с нашими общими друзьями. Я предполагал, что она наняла маленькую виллу недалеко от виллы Франсуа, но не был уверен в этом. Сам я тоже решил расстаться с нашей квартирой, которая была слишком велика для меня одного и вызывала слишком много воспоминаний. Я нашел очень миленькую квартирку на улице Дюрок, в старинном особняке, и постарался обставить ее так, чтоб она могла понравиться Одиль. Кто знает? Быть может, наступит день, когда она придет ко мне несчастная, истерзанная и попросит меня приютить ее?

При переезде на новую квартиру я наткнулся на обрывки писем, которые Одиль получала от своих друзей.

Я прочел их. Может быть, это было нехорошо с моей стороны, но я не мог устоять против острого желания все знать. Я уже писал вам: эти письма были нежны, но невинны.

Я провел лето в Гандумасе, почти в полном одиночестве. Только уйдя далеко от дома и растянувшись на свежей траве, я обретал некоторый покой. В эти короткие мгновения мне казалось, что, оборвав все связи, соединяющие меня с обществом, я вступал в общение с более подлинными, более глубокими потребностями человеческого духа. Стоила ли женщина таких страданий?.. Но книги снова заставляли меня погружаться в мрачные размышления; я не искал в них ничего, кроме моей боли и почти бессознательно выбирал только такие, которые могли напомнить мне о моей печальной истории.

В октябре я вернулся в Париж. Молодые женщины стали часто посещать меня на улице Дюрок, привлеченные, как это всегда бывает, моим положением одинокого мужчины. Я не стану описывать их вам; все они только мельком прошли через мою жизнь. Но вот о чем я должен упомянуть: очень скоро и почти без всяких усилий (хотя и не без удивления) я вернулся к привычкам моей ранней молодости. Я вел себя с этими женщинами, как с моими прежними любовницами во времена, предшествовавшие моему браку. Я играл с ними, преследовал их, забавлялся, подмечая эффект той или иной фразы или смелого жеста. И, выиграв партию, я немедленно бросал свою жертву и начинал игру с другой.

Ничто не делает нас большими циниками, чем великая неразделенная любовь. Ничто, с другой стороны, не делает нас более скромными. Я искренно изумлялся, когда чувствовал себя любимым. Но дело объяснялось просто. Мужчина, поглощенный страстью, обычно влечет к себе женщин в те мгновения, когда сам меньше всего к этому стремится. Всецело занятый одной женщиной, он становится равнодушным и почти грубым со всеми остальными, даже если от природы это человек мягкий и нежный. Он чувствует себя слишком несчастным и иногда не может устоять против соблазна и отказаться от любви, которую ему предлагают. Но едва вкусив ее, он устает и испытывает пресыщение, чего не думает скрывать. Помимо своего желания, невольно и бессознательно, он ведет весьма жестокую игру. Он становится опасным и побеждает, потому что сам побежден.

Так было и со мной. Никогда я не был в большей степени убежден в своей неспособности нравиться женщинам, никогда я так мало не старался нравиться им и никогда не получал столько неоспоримых доказательств преданности и любви.

Но душа моя была слишком потрясена, чтобы успехи могли доставить мне хоть какое-нибудь удовольствие. Просматривая мои записные книжки того времени, то есть 1913 года, я нахожу среди бесчисленных свиданий, заметками о которых испещрены все страницы, свои воспоминания об Одиль, только об одной Одиль. Я выписываю для вас оттуда первые попавшиеся места:

«20 октября. — Ее требовательность. Насколько больше мы любим сложные, причудливые натуры… Как приятно и немножко страшно было составлять для нее букет из полевых цветов, из васильков, ромашек, колокольчиков… Или целую симфонию белого в мажорных тонах из арумов и белых тюльпанов… Если вы дарили ей жемчуг, вы должны были выбрать самый красивый жемчуг.