Станислав Китайский - Рассказ Собачья школа

Вот интересно, думал Пашка, почему на продуктовом базаре торгуют все больше женщины, мужика редко увидишь, чучмеков считать нечего, они, вроде и не мужики, спекулянты, одним словом, на барахолке тоже одни бабы, а здесь — одни мужики, от малого до старого, а мужики. Бабы редко-редко, да и то продают не свое — ни черта не смыслят ни в рыбках, ни в корме, ни в тех же кроликах, значит, просто подменяют мужиков. Выходит, живое все бабам как бы и ни к чему — им шкурки уже подавай, мясо тащи. Девчонки, вроде этой лупоглазой, еще с кошками хоть возятся, а чуть подрастут — всё, не надо им ничего. Есть, конечно, женщины, которые гуляют с собачками, но только гуляют — ростят и воспитывают их не они. Всё мужики. Забавно даже.

Пес был на месте. Он все так же картинно лежал в тени бетонных балок, привязанный к выпиравшему арматурному пруту. Хозяин его, и до этого не слишком бравый, теперь, разморившись на солнышке, и вовсе скис. Сидел на бетоне легко, но неподвижно, испитой и засаленный, и с ненавистью щурился на пеструю шумливую толпу продавцов и покупателей: время подходило к одиннадцати, а проклятую псину никто не брал. Покупали всё: никчемушних рыбок, пучеглазых и ненатуральных, брали вадрипанных голубей, вонючих кроликов, червей брали, а пса — нет!

— Эй ты, длинный! — позвал он Пашку, не повысив голоса. — Чего набычился? Бери собаку! Ну иди сюда!

Пашка как стоял поодаль, так и остался стоять — ноги врозь, руки в брюки, из-под короткой чёлки острый неулыбчивый взгляд на собаку.

— Иди, не бойся.

А что, если купить? Деньги, если до следующего базара, — целая неделя! — разойдутся, это точно. На днях вот было пятьдесят шесть рублей, а осталось тридцать. Куда делись — черт их знает. Двадцать шесть рубчиков как не было. И всё так, по мелочи. Если кончится и эта тридцатка — собаки не видать. А собака — во как! — нужна. И решил: покупаю! Ну и пусть без паспорта. Не собирается же он псарню разводить. Собаки живут лет по пятнадцать. Когда этот состарится, ему, Пашке, будет уже тридцать: какую хочешь, такую и покупай, И досаафовский клуб не очень-то нужен, сам по книге выдрессирует еще лучше.

— Сколько ему?

Хозяин смерил Пашку слезящимся глазом с ног до головы и опять с головы до ног — покупатель или так, оболтус? — и неуверенно цикнул:

— Пять.

— Чего пять? лет?

— Месяцев, болван. Пять месяцев. Вырастет — во! — теленок!

Нет, мысленно поправил его Пашка, не меньше года. Только что ты в этом тумкаешь? Увел у кого-то собаку, гад. Увел и погубит. На живодерню сдаст, если никто не купит...

— А сколько стоит?

— Тридцатку.

Раньше просил полста, отметил Пашка, значит, отдаст и дешевле. Пес, конечно, стоит не меньше пятидесяти, но этот и за полцены отдаст.

— У меня только двадцать пять.

— За такую собаку двадцать пять? Ты что, тёпнулся? За мопсиков по тридцатке дают. А здесь — собака! Понял? Он одного хлеба уже на сотню сожрал. А молока? А мяса? Я столько не сожрал, сколько он. Понял? Четвертную! Иди отсюда!.. — Продавец грязно выматерился, чиркнул слюной сквозь остатки рыжих зубов и бросил короткое и хлесткое, как пощёчина: — Плесень!

Пашка коротко сработал корпусом, но мгновенно включился тормоз, и левая не ушла вперед, а все его тело, ставшее на миг очень собранным и складным, развернулось вокруг оси-и быстро зашагало прочь.

— Э-э, постой! — догнал его продавец и дернул за рукав штормовки. — Ладно, парень, хрен с тобой. Гони четвертную.

Стараясь не смотреть в его лицо, желтое и опухшее,

Пашка решительно крутнул головой:

— Она краденая.

— Да ты что? Ты! За такое... потроха! Ну, ладно, ладно! Некогда мне, понял? Бери!

— Она краденая.

...твою мать! Говорят тебе: моя! Деньги нужны, Коц реш пластом лежит. Гони четвертак,

Пашка покрутил головой.

— Ну, два червонца. Давай — и катись.

Пашка помолчал, посмотрел на собаку, Теперь она сидола, будто демонстрировала правильный постав передних ног, дразнилась тонким розовым языком и весело смотрела прямо Пашке в глаза. «Сдаст на живодерню, Этот — точно сдаст», — подумал Пашка и нерешительно полез в карман.

Открыла Пашке мать.

Всплеснула перед грудью руками, склонила по привычке голову к плечу и улыбнулась одними губами.

— Это что такое?

Собака, — с деланным весельем сказал Пашка, и, видя, что мать не собирается гнать их вон сразу же от порога, повеселел взаправду, заулыбался, радуясь за себя и извиняясь так за еще непослушную свою покупку. — Я его Кармышем назвал.

— Ка-армышем?.. — протянула, не то издеваясь, не то припоминая что-то, мать. — Кармыш, значит?