Мария Пуйманова - Жизнь против смерти

Нелла смотрела на нее, пораженная. Разве она не знает, что мы ужинаем картошкой и запиваем горячей бурдой? Она и знать этого не желает! Неужели она настолько бездушна или глупа? Вероятно, и то и другое вместе.

— …худая шейка должна пополнеть, — продолжала трещать Ро, — ведь это слишком старит вас, дорогая, к чему? Вы еще такая интересная дама. Чем я могу быть вам полезна? Какао, кофе, чаю? — предлагала она, словно за прилавком. — Скажите же, что вы больше любите? Может быть, какао, нет? Оно всего питательнее.

Нелла, несмотря на свой возраст, покраснела.

— Вы слишком любезны, — сказала она, — но я не задержу вас и десяти минут. Только выслушайте меня. Вы помните, может быть, пани Хойзлер…

— …как вы меня, еще девочкой, возили в Нехлебы, — подхватила Ружена, — richtig [25] Верно (нем.). , моя милая, добрая пани Гамзова. Как же мне не помнить, ведь в этом нет ничего зазорного теперь, когда счастье вам изменило. Я вижу, точно наяву, сказочный фисташковый крем; ничем подобным, конечно, я не могу вас угостить — война. Но, моя милая, добрая пани Гамзова, вы, вероятно, не будете настолько горды, вы не откажетесь от скромного угощения, которое я осмелюсь вам предложить. Вы серьезно меня обидите. Даша!

По комнате запорхала горничная в белой наколке. Не могла же Нелла в ее присутствии объяснить Ружене, зачем она пришла сюда. Она сидела как на иголках во время этого вынужденного визита. А что, если придет какой-нибудь немец и вообще нельзя будет поговорить о своем деле?

Чтобы девушка могла накрыть стол, Ро взяла с него «Народного стража» с огромным портретом Гитлера в полевой форме.

— Красавчик, а? — заметила она, любуясь, прежде чем отложить газету, потом схватила новенькую книгу, которая, казалось, только что вышла из типографии, и ни одна живая душа не успела ее открыть. На темно-зеленом переплете блеснули золотые буквы: «Also sprach Zarathustra» [26] «Так говорил Заратустра» (нем.). .

Ро повертела книгу Ницше в руках и постучала по переплету.

— Может быть, вы читали, пани Гамзова? — Нелла нарочно отрицательно покачала головой. — Замечательный роман, почитайте. От всей души рекомендую.

Сколько всякого добра поставила на стол горничная! Нелла не верила собственным глазам. Двести с лишком граммов сливочного масла, янтарный мед, ананасовый джем. Блюдо розовой ветчины… вот бы дать ломтик Мите, мальчик бы прямо облизывался. А тут в глубокой серебряной чаше… нет, этого, конечно, не может быть, в протекторате это только снится чехам, когда они идут спать на голодный желудок… взбитые сливки! Не какой-то там эрзац из искусственного белка, нет, самые настоящие взбитые сливки! Такие густые, что в них стоит ложка! А чешские дети, подумать только, получают снятое молоко, синее, как синька! Печенье благоухало африканской ванилью, от какао шел душистый пар, сахар искрился в хрустальной сахарнице, наполненной с верхом, — пани Ро, красивой приятельнице немецких офицеров, не было нужды экономить. Целых двести пятьдесят граммов масла! Нелла, сама не замечая этого, все время поглядывала на него, не в силах отвести глаза. Похрустывали «миньонки» из белой пшеничной муки, в батареях центрального отопления мирно побулькивала вода, в епископских хлебцах были сочные и сладкие коринки. Покоренная Греция, со свастикой на вершине Олимпа, завоеванный Крит, оккупированная Дания, оттиснувшая свою королевскую корону на куске масла, маленькая Голландия, засыпанная бомбами и затопленная морем, и ее огромные колонии, и наша разграбленная родная страна принесли свои щедрые дары на стол пани Ро, сидевшей, закинув ногу на ногу в шелковых паутинках, с сигаретой, привезенной летчиками, сияя платиновой прической и гостеприимной улыбкой. Она встряхнула корзиночку с поджаренной тоненькими ломтиками картошкой и непринужденно предложила:

— Вам не нравится? Привет из Парижа. Совсем свежий, только что прилетел оттуда на самолете.

Поджаренный картофель, закуска маленьких парижских кабачков, где Нелла с Гамзой завтракали вместе с рабочими и мидинетками! Свежее парижское утро, мелодично кричит торговка, предлагающая зеленый горошек и креветок, которые она везет в ручной тележке по уличке, заселенной студентами. Такие далекие годы! Так давно! Воспоминания о днях молодости, сохранившиеся где-то в глубине памяти, волнуют, как канувшая в воду звезда. Но Нелле не до этого! Она давно научилась подавлять свои чувства, пробиваясь в нацистские берлоги к Гамзе, и она говорит Умышленно громко: