Жан Жионо - Гусар на крыше

Он услышал звук колокольчика: это священник шел к умирающему с последним причастием. Врач остановился и отдал ему честь. Дежурный гардемарин в адмиралтействе на этот раз был более любезен. Впрочем, этот молодой офицер был явно чем-то встревожен. Лицо у него осунулось, а когда он взялся за ручку двери, санитарный врач, заметив, что кожа на пальцах у него сморщенная и лиловатого оттенка, подумал: «Ну вот, еще один!» Гардемарин открыл дверь и объявил: «Санитарный врач Рено».

В тот самый момент, когда санитарный врач входил в кабинет адмирала, в поселке Ла-Валетта кюре подошел к молодой женщине и тронул ее за руку: «Госпожа маркиза, не к чему больше здесь оставаться, эти женщины сделают все, что нужно. Я уже поговорил с Абдоном насчет гроба». Маркиза окропила труп святой водой и вышла вместе с кюре. Наступил вечер. Но ничего не изменилось. Стояла все та же тошнотворная жара.

— Мне кажется, — сказала маркиза, — что это моя вина. Я послала ее за дынями в самую жару. Ее хватил солнечный удар вот на этой каменной лестнице, где солнце и раскаленные камни жгут с такой убийственной силой. Я это почувствовала, сбегая по лестнице. Это я виновата в ее смерти, месье кюре.

— Не думаю, — ответил кюре. — Я могу успокоить госпожу маркизу в этом отношении, рискуя, однако, напугать ее другим, но я знаю, как мучительны угрызения совести. Я знаю, что для такой бесстрашной души, как госпожа маркиза, легче перенести мучения иного рода. Сегодня днем еще три человека умерли таким же образом: вдова Женестана Барб, Валли Жозеф и Оннора Брюно. И почти одновременно. Я был у них. Я осмелился прийти в замок, госпожа маркиза, чтобы поставить вас в известность.

Она задрожала от озноба.

— Бежим, — сказал перепуганный кюре, — это вас взбодрит и согреет.

Анджело тем временем добрался до вершины холма и наконец-то увидел, что до вечера уже недалеко. С этой возвышенности перед ним открывалось пространство протяженностью в добрых пять сотен квадратных лье, от Альп до горных массивов, тянущихся вдоль побережья. За исключением уходящих в небо остроконечных вершин и чернеющих далеко на юге скал, все еще было окутано липким, знойным туманом. Но свет был уже не таким яростным, и, несмотря на рези в желудке и на ощущение жжения в пояснице, Анджело на мгновение остановился, чтобы убедиться, что наступает вечер. Действительно, это был вечер. Серый, с желтоватым отливом, будто солома в конюшне.

Анджело пустил лошадь рысью и вскоре очутился в долине. Три поворота, и вот перед ними небольшая равнина, а в конце ее сероватое, прилепившееся на склоне горы селение, окруженное камнями и серыми карликовыми дубами.

К восьми часам он прибыл в Банон, заказал два литра бургундского, фунт сахара, горсть перца и чашу для пунша. Это был богатый горный отель, где никого не удивляли экстравагантности людей, живущих в одиночестве. Хозяин невозмутимо смотрел, как Анджело, в одной рубашке, готовит свою смесь и кладет туда нарезанный кубиками домашний хлеб. У изнемогавшего от жажды Анджело текли слюнки, пока он смешивал в чаше для пунша вино, сахар, перец и хлеб. Он с жадностью проглотил хлеб, размоченный в вине с сахаром и перцем. Рези в желудке утихали. Было ясно, что светящаяся, как раскаленные угли, ночь не принесет прохлады. Но по крайней мере она избавляла от наваждения света, такого яркого, что у Анджело все еще мелькали перед глазами белые сполохи. Он заказал еще две бутылки бургундского и выпил их, покуривая небольшую сигару. Ему было гораздо лучше. Однако, поднимаясь в свою комнату, он цеплялся за перила. Четыре бутылки бургундского давали себя знать. Он лег поперек кровати, якобы для того, чтобы видеть горсть крупных звезд, заполнявших просвет окна. Он так и заснул в этой позе, даже не сняв сапоги.

Анджело проснулся очень рано. Удивился, что лежит поперек кровати. Ноги в сапогах затекли, плечи и поясница болели, и при малейшем движении возникало ощущение, что у него вывихнуты все суставы.

Лошади его было еще хуже. Анджело велел насыпать ей в кормушку две меры овса. Приглядевшись к парню, работавшему в конюшне, он попросил его позаботиться о лошади. В голосе его звучала такая нежная забота, что тот ответил:

— Я вижу, вы любите лошадей. Я тоже. Дайте мне два су, и я налью в овес литр вина. Обещаю вам, что не выпью из него ни капли. Воздух у нас терпкий, потому что мы на горе. Из-за пологого подъема этого обычно не замечают, а животные задыхаются, вино же взбадривает их как нельзя лучше. И если позволите совет, то я дал бы этой черной лошади отдохнуть денек.