Элиза Ожешко - Ведьма

Она же с ним шутила так, как со всеми. Станет, бывало, около церкви, там, где и он стоит, как королевна какая-нибудь, в юбке, расшитой лентами, в тонкой рубашке, с кораллами и янтарем на шее, и смеется над ним, показывая белые зубы. Он долго терпел и все умолял ее полюбить его, но когда увидел, что из этого ничего не выйдет, страшно разозлился, поехал в город и донес ксендзам и начальникам, что вот так и так, Марцыся-де ведьма. Съехались ксендзы, начальники и начали над Марцысей производить следствие. Собрали в селе людей и спрашивали: что она делает? зачем ходит в лес? что она шепчет, когда варит травы? какие это травы? не ходит ли к ней чорт в гости? откуда у нее столько лент, кораллов, янтаря и всяких нарядов? Расспросивши обо всем, связали Марцысе руки и ноги, положили на воз и повезли в город. А в городе на базаре показывали ее всем людям и говорили, что это ведьма.

— Так и так, — говорили они, — так и так. Она продала нечистому свою христианскую душу, — говорили они, — разговаривала с нечистым в лесу; нечистый носил ей через трубу ленты, янтарь и всякие богатства. А затем разложили среди базара костер, и палач в красной одежде схватил Марцысю за волосы и бросил ее в огонь. Огонь пылал такой большой, что почти доставал до неба; в нем, как щепка, горела Марцыся, и так ужасно стонала, что стон ее разносился по всему свету, достигая чуть не до неба; а от ее тела, горевшего в сильном огне, расходился смрад по всему городу… Ксендзы же, во славу господа бога, громко пели святые песни, и сам король, сидевший на троне, радовался и приказывал радоваться всем людям, что так наказана ведьма, продавшая свою христианскую душу нечистому.

Аксинья умолкла, и в комнате воцарилось глубокое молчание. Кузнец, слушая рассказ о ведьме, потерял всякую охоту ко сну. Верил ли он или не верил в существование чертей и ведьм? Он не отдавал себе в этом отчета. Просто-напросто веселый характер и преобладание практических инстинктов склоняли его к пренебрежению подобными суевериями и даже к веселым насмешкам над ними. Однако такие вот рассказы производили на него некоторое впечатление, сильно колебали его недоверие и возбуждали в нем живое любопытство. Так было с Михаилом и теперь. Что касается Петруси, то она слушала рассказ бабки с расширившимися зрачками и побледневшим от испуга лицом; когда зашла речь об огне, достававшем почти до неба, у нее из груди вылетел сдержанный крик ужаса; когда она услышала о смраде, который расходился по всему городу от горевшего тела Марцыси, всю ее проняла сильная дрожь. Наконец, минуты две спустя после того, как бабка замолчала, Петруся отозвалась, но таким тонким и жалобным голосом, каким она никогда еще не говорила:

— Бабушка! Она в самом деле была ведьмой? Или только так… злые люди на нее выдумали?

— Это уж неизвестно, — медленно и в раздумье ответила Аксинья, — этого уж и старый Захар не знал… Может быть, была, а может, и не была. Если была, то у нее на спине был красный знак от дьявольского копыта. Этого знака я никогда не видела, и Захар не видел, но дед рассказывал его отцу, что он видел и что так должно быть…

После минутного молчания снова на фоне темной печи заколыхалась костлявая фигура слепой старушки, и хриплый голос забормотал:

— Ой, старый Захар, старый Захар! Уже и косточки твои рассыпались в могилке и душа твоя стоит перед богом, а то, что ты говорил и рассказывал, ходит по свету, как живое…

Кузнец встал со скамьи.

— Эх! — воскликнул он, — пустяки! Я тоже много по свету походил и немало видел и слышал, но никогда не видал и не слыхал, чтобы где-нибудь жгли ведьму. Теперь уж этого нельзя делать. Теперь уж этого нет. Иди спать, кукушечка!

Петруся встала медленно и тяжело, а в ее выразительных глазах виднелось беспокойство. Щеки ее несколько побледнели и, казалось, осунулись. Лицо ее вытянулось от напряжения мысли. Через несколько минут в комнате наступила совершенная тишина. Скоро ее нарушило громкое храпение кузнеца, и почти одновременно с этим послышался шум шагов и кто-то вскарабкался на печь. В темноте на печке послышался шопот:

— Бабушка! Ты спишь, бабушка?

Она спала, но ее старый сон был очень легок и чуток. Впрочем, она привыкла к тому, что среди ночи ее будили спавшие с ней правнучки. На этот раз ее разбудила не маленькая правнучка, а женщина, которая, прилегши около нее, обняла ее сухое тело горячей рукой.

— Это ты, Петруся?

— Я… Только тише, бабушка, чтобы не разбудить Михаила и детей…