Элиза Ожешко: Ведьма

— Она самая! — бормотал он. — Ведьма та… чортова приятельница, проклятая Ковалиха… денег не дала, а по ночам водит людей, чтобы позамерзали…

— Она! Опять она! — воскликнул Петр и тоже начал вытаскивать поперечину из саней.

— Пусть чертовская сила пропадет перед божьей. Пусть божья сила победит чертовскую… Поганая ее душа… Сынка моего погубить хотела, а теперь опять заморозить на поле… не дождется…

— Чего она прицепилась к нашей семье и преследует… — закричал Клементий. — Разве ж моя молодая голова должна пропадать из-за нее?..

Степан, сдерживая дыхание, тоже вытащил поперечину… В белых сумерках, окутывавших поле, не было видно их лиц. Но по их грозному пыхтению, угрюмому ворчанию и пьяным вскрикиваньям можно было догадаться, что их охватил порыв самых свирепых страстей: страха и мстительности.

Прошла минута, и среди снежной мглы, в нескольких шагах от трех сбившихся саней, затемнела возившаяся с чем-то кучка людей, и понеслись страшные вопли и стоны, которые ветер заглушал своим шумом и нес вместе со своим свистом в наполненное гулом метели широкое поле.

Они уничтожили дьявольское наваждение и нашли дорогу, стегнули по лошадям, закричали на них протяжными голосами, быстро двинулись по гладкой дороге и исчезли в густой снежной метели.

Позади них темнела неподвижным пятном Петруся, жена кузнеца Михаила. Они переломали ей грудь и ребра, обагрили кровью молодое лицо и бросили свою жертву на пустом поле, на широком поле, белому снегу на подстилку, черным воронам на съедение.

В зале суда жарко от тесноты и зажженных огней; люди утомлены продолжительными прениями сторон, затянувшимися до поздней ночи.

Наконец отворяются плотно запертые и тщательно охраняемые двери. Публика с глухим шумом встает со своих мест, обвиняемые поднимаются со своей скамьи; длинной вереницей выходят присяжные заседатели. Один из них с важным видом прочитывает звонким голосом четыре вопроса, каждый из которых относится к одному из обвиняемых, и требует очень короткого ответа: виновен, не виновен.

Четыре раза среди глубокой тишины, воцарившейся в ярко освещенном, наполненном толпой людей зале, отчетливо раздались слова:

— Виновен, виновен, виновен, виновен!.

После короткого перерыва другой голос громко объявил приговор:

— Петр, Степан, Семен и Клементий Дзюрдзи приговорены к лишению всех прав состояния, десяти годам каторжных работ и пожизненному поселению в Сибири.

Приговоренные слушали, слушали… Голос, объявлявший приговор, умолк… Свершилось. По бледному, как платок, лицу Петра катились одна за другой тихие тяжелые слезы; он медленно поднял руки и скрестил их на груди.

— Господь небесный! Царь земной! Да будет воля твоя, яко на небесах, так и на земле! — проговорил он громко, выразительно и устремил глаза вверх.

Степан: не дрогнул, только лицо его, покрытое тысячью морщинок, ярко покраснело, а в его черных глазах блеснула молния отчаяния и гнева.

Семен остался так, как был: с опущенными руками, открытым ртом и влажными неподвижными глазами. Казалось, что он был уже равнодушен ко всему на свете или даже совсем не понимал, что его теперь ждет.

Но за этим слабоумным пьяницей поднялись здоровые молодые плечи, и две руки, не успевшие еще огрубеть и почернеть от труда, судорожным движением вцепились в густые, светлые, как лен, волосы. Клементий схватился за голову и громко зарыдал.

Затем все четверо, один за другим, покинули скамью и, медленно и тяжело ступая, по очереди ушли в открывшиеся перед ними низкие двери. За этими дверями виднелись боковые сени здания, резко выделявшиеся своей темнотой среди яркого освещения залы.

Из ярких потоков все заливавшего света они вступили один за другим в эту мрачную темноту; за последним из них исчезли два вооруженных солдата, замыкавших шествие. Низкие двери заперлись медленно… без звука…