Элиза Ожешко - Ведьма

— Куда ты поехал? — заворчал Петр.

— Добре, татку!.. Так треба, — ответил парень и весело засвистал. Но если б кто-нибудь спросил его, зачем он повернул налево, тогда как дорога от Пригорков до Сухой Долины тянулась прямо, как струна, он не сумел бы ответить. Он был уверен, что совсем не поворачивал, и если бы понадобилось, то он торжественно подтвердил бы это присягой.

Двое других совершенно не правили своими лошадьми. Оба навзничь лежали в санях: Степан угрюмо молчал и как бы вслушивался в шум ветра; Семен, не переставая, бормотал что-то и вскрикивал. Они все ехали; лошади по временам тонули в снегу и с трудом выбирались из него, а по временам на более ровном пространстве бежали рысцой; иногда под полозьями саней чувствовалось вспаханное поле, обнаженное от снега. Они ехали не дорогой, а полем и не обращали на это никакого внимания до тех пор, пока перед их глазами не мелькнули вновь холмы и лес Пригорков.

— А это что? — воскликнул Клементий. — Опять Пригорки?

— А-а! Ты как это едешь! — удивился Петр. Он вырвал вожжи из рук сына и, желая сделать совершенно противоположное тому, что сделал тот, повернул лошадь вправо.

— Не так! — закричал из своих саней Степан.

— Так… небось, так! — закричал в ответ Петр и гнал лошадь дальше до тех пор, пока она не залезла по колени в какой-то ров.

— А-а-а! — удивился мужик, — все-таки опять не так едем!

И без большого труда, понукая лошадь и подергивая вожжами, он заставил ее выбраться из рва и повернуть назад. Двое других саней тоже повернули, но так, что теперь Семен очутился впереди. Они ехали и ехали, как вдруг Степан из своих саней снова крикнул Петру:

— Опять Пригорки!

— Тьфу! Сгинь-пропади, нечистая сила! — сплюнул Петр и закричал на Семена:

— Сверни назад!

— На что назад, когда и так хорошо! — ответил новый проводник.

— Может быть и хорошо! Разве я знаю?.. — буркнул Петр.

Клементий стал дрожать и стучать зубами.

— Татку! — отозвался он, — мне кажется, что меня опять эта хворь разбирает!

Хворь его не брала, но у него, не привыкшего к употреблению крепких напитков, начинала от опьянения болеть голова, а ветер пробивал насквозь полушубок, и холод стал пробирать парня. Петр сплюнул и начал шептать:

— Господи небесный! Царь земной! Смилуйся над нами грешными!..

— Поворачивай! — крикнул теперь Семену Степан, — поворачивай, Семен! Не видишь, что мы к пруду приехали!

Он узнал среди вьюги тени деревьев, росших на берегу пруда. Его сильный голос пробивался сквозь шум ветра и достиг ушей Петра, который сейчас же повернул лошадь. Другие два повернули за ним.

Уже целый час прошел с того времени, как они, почти потеряв сознание, ослепляемые снежной метелью, кружились по равнине, поворачивая в разные стороны и не умея выбраться на дорогу, через которую переезжали несколько раз в различных местах.

— Чорт пускает в глаза туман, — отозвался Петр.

— Да! — подтвердил Клементий, все сильнее трясясь от холода.

Степан закричал про себя:

— Придется замерзнуть, как собаке.

Минуту спустя он прибавил:

— Если б меня не стало, то та негодная совсем бы замучила Казика…

Он вздохнул.

А Семен плакался в своих санях:

— Ой, горькая-горькая моя доля и деток моих!

В это время Клементий приподнялся слегка на санях и закричал испуганным голосом:

— Опять Пригорки!..

Петр тоже поднялся и напряг зрение.

— А как же! Пригорки!.. — подтвердил он, — чорт водит, не иначе… чорт к нам привязался, пускает туман в глаза и водит…

— На одном месте водит… — заметил Клементий.

— Да, на одном месте… не иначе, как чорт… слезай с саней.

Он вылез из саней и вызвал сына:

— Будем искать дорогу…

Оба вылезли, а подъезжавшие сани Степана так близко придвинулись к саням Петра, что зацепились за них полозьями.

— Идем искать дорогу!.. — крикнул Петр Степану и Семену.

Все четверо, то и дело проваливаясь в снегу, прошли несколько шагов… Вдруг Клементий воскликнул:

— Видишь, татку, видишь?

Он вытянул руку к темневшей подвижной тени, которая теперь именно выдвигалась довольно близко от них из снежной мглы.

— Во имя отца и сына… — перекрестился Петр, — сгинь-пропади, нечистая сила…

Степан, наиболее отважный, прошел еще несколько шагов вперед.

— Чорт или баба?.. — проговорил он неуверенным голосом.

— Баба… — начал Семен, — шельма баба! Не дала денег, ведьма, я ее, как мать, просил… Ого! Подожди!..

И он устремился вперед. Минуты две спустя он, изо всех сил несясь на своих пьяных ногах, возвращался к зарытым в снегу саням. Он бросился к своим саням и, сопя, с проклятьями начал вытаскивать из них одну из поперечных перекладин, составлявших сиденье и покрытых соломой.