Элиза Ожешко - Ведьма

Она слегка надула губы и, забарабанив босыми ногами по стенке печи, ответила:

— Не хочу! Не люблю… скверное зелье! По мне лучше похлебка с клецками и салом.

Это упоминание о сале напомнило Петру о цели его сегодняшнего посещения. Он облокотился на стол, подперев лицо рукой, и начал рассказывать о случае, происшедшем у него в избе.

Присутствующие удивлялись и очень соболезновали. Больше всего их интересовал вопрос: кто этот вор?

Кузнец припомнил, что именно вчерашней ночью он возвращался из соседней деревни, куда ходил по делу, и видел какого-то человека с мешком на спине, быстро пробиравшегося вдоль изгородей.

— А какой он был из себя этот человек? — с любопытством спросил Петр.

Кузнец ответил, что это был человек щуплый, небольшого роста и, кажется, с обрамленным седыми волосами лицом. Последнего он не утверждал наверное, так как это было ночью, но видел его довольно близко, при свете звезд, и ему так показалось… Петр задумался и затем сказал:

— Это совсем как будто Яков Шишка…

В подозрении, выраженном относительно Якова Шишки, не было ничего неправдоподобного. Он уже не раз в своей жизни попадался в воровстве, а два года тому назад просидел месяцев шесть в тюрьме за то, что забрался через крышу в господское гумно. Однако это было только подозрение. Петр устремил глаза на слепое лицо Аксиньи.

— Я к вам с просьбой, тетка! — сказал он. — Не знаете ли вы какого-нибудь средства, чтоб открыть этого вора…

Старуха с минуту молчала, затем заговорила медленно и с раздумьем своим хриплым, шамкающим голосом:

— Как не знать? Знаю. Возьмите сито, воткните в него ножницы, и пусть двое людей проденут пальцы в их ушки, а другие люди пусть говорят разные имена, какие только вспомнят… На каком имени сито завертится, тот и вор… И это такая правда, что я, — не раз, а сто раз, — видела собственными глазами…

Она замолчала, вытянула руку и раза два повернула желтыми пальцами веретено.

Кузнец громко засмеялся:

— Глупости! — сказал он.

— Михаил! — чуть не с негодованием воскликнула Петруся, — ты всегда так! Тебе все глупости! Недоверок паскудный!

Она вся раскраснелась, — до того ее взволновало неверие мужа. Он снисходительно принял ее выговор и только потихоньку проворчал:

— Ой, бабы, бабы дурные!

Но Петр с необыкновенным вниманием и уважением слушал слова Аксиньи, которая, опустив руку с веретеном, прибавила:

— Можно на сите открыть вора, можно и на евангелии. Как где… в одном месте ворожат на сите, а в другом на евангелии… Это все равно: кто как хочет…

Петр поднес руку к волосам.

— Лучше на евангелии… — сказал он и минуту спустя добавил: — Все же это божья вещь, божья сила…

— Ну, так же нужно воткнуть в евангелие ножницы… — учила баба.

— Глупости! — засмеялся снова кузнец, а Петруся подскочила к нему и закрыла ему рот рукой. Он обнял ее за талию, повернулся с ней два раза кругом, а затем так защекотал ее, что она, задыхаясь от громкого смеха, упала на скамейку.

Петр не обращал никакого внимания на эти шалости молодых. У него на сердце было более важное дело, и притом всякие разговоры о ворожбе, чудесах и чарах наполняли его мистическим и тревожным настроением. Он встал со стула и проговорил с некоторой озабоченностью:

— Спасибо, Аксинья, за совет… Только как это сделать?.. Нужно, чтобы кто-нибудь знающий делал это…

— Я вам, дяденька, сделаю это… — сорвавшись со скамьи, воскликнула Петруся. — Почему же нет! Столько лет ела ваш хлеб и чтоб теперь вам не услужить? Вот я уж и иду…

И она стала надевать на ноги башмаки. Она никогда не ходила в деревне без башмаков. Муж, из удовольствия и ради удовлетворения своего самолюбия, покупал ей всевозможные наряды, а ей очень нравилось, что она могла похвастаться своим счастьем перед людьми, среди которых она когда-то была самой убогой. Спустя несколько минут она вошла в избу старосты в башмаках, ситцевой юбке, в ловко сидевшей на ней новенькой сермяге и цветном платке на голове и, низко поклонившись своей бывшей хозяйке, поцеловала у нее руку. Зато двум другим женщинам она чуть кивнула головой. Она хорошо знала, что для обеих она, как бельмо в глазу. Одна ставила ей в вину свою злополучную супружескую жизнь, другая завидовала ее достатку.

Теперь же они на время забыли о своих обидах: любопытство пересилило ненависть. Они подскочили к пришедшей и стали забрасывать ее вопросами; но она тотчас же принялась болтать и пересмеиваться с двумя подростками-парнями. Она знала их чуть не с младенчества. Клементия она ущипнула за красную щеку, а Ясюку засунула палец в рот, который тот постоянно глуповато раскрывал. За это они схватили ее за ноги, так что она растянулась во весь рост среди комнаты. Бабы и дети хватались за бока от смеха; известно было, что где появлялась Петруся, там все наполнялось пением, смехом и болтовней. Одна только Розалька не думала смеяться. Усевшись на деревянном чурбане перед печкой, она подперла рукой подбородок и угрюмо задумалась.