Шарль Рамю - Красота на земле

Это, оказывается, с другой стороны двора, в длинном доме с покатой крышей и первым этажом из камня. Что-то вроде сарая с конюшней внизу и двумя комнатами сбоку, в одной из которых светится окно без занавесок. Сквозь него все отлично видно. У выбеленной известкой стены притулилась железная кровать, накрытая покрывалом с цветной каймой. Он сидит между окном и кроватью на стуле без спинки, потому что иначе он бы просто не смог сесть. Горб на спине пригибает голову к самым коленям; он с большим трудом поднимает ее. Господи, какой он коротышка! Какой осунувшийся! Он совсем маленький, а инструмент огромный и кажется еще больше, когда человечек раздувает его мехи из красной кожи и описывает ими полукруг, обеими руками выдавливая потом из них воздух. Как легко и быстро летают его пальцы по блестящим клавишам! Она подается чуть вперед. Он поворачивается в ее сторону, ногой поправляя под собой табурет. Мелодия стихла, но вот новая, и она просто великолепна, лучше и быть не может. Сначала приглушенный рокот басов — и вдруг словно звенящий водопад звуков.

Стук в стекло; он продолжает играть. Трижды стучат — он поднимает голову без всякого удивления.

Ничто не прерывает и даже не замедляет на мгновение размеренный ход мехов и его бегущие вверх-вниз, словно по лестнице, пальцы; дверь дрогнула, он знаком приглашает войти, потом снова изо всех сил давит на мехи, извлекая заключительный аккорд. Она входит в первую комнату, где ей перехватывает горло от едкого запаха кожи; под второй дверью виднеется полоска света.

Войдя, она прислоняется спиной к стене. Какая же она высокая по сравнению с ним! Она застывает, опираясь на стену и скрестив руки; в полумраке отчетливо блестят ее зубы.

Похоже, он понял; он делает ей знак.

Своими прекрасными руками она развязывает шаль, спадающую с округлой шеи.

Здесь, на берегу озера, местность равнинная (что нечасто встретишь в этих краях). Здесь горы довольно далеко отступают от кромки воды, которую обычно обхватывают стеной, освобождая плоский, хотя и довольно неровный берег шириной в один-два километра.

Между железной дорогой и озером в беспорядке чередуются пустоши и возделанные земли (здесь это тоже редкость); тут поровну полей и виноградников, довольно захудалых, по правде говоря, не так уж много стоящих ферм и домов — меньше, чем в округе. Чуть дальше на восток земли и вовсе не обработаны; там пляж с шелковистым песком и соснами, склонившимися перед смертью над самой водой. На фоне искрящейся воды они стоят словно память о ночи. В лесу, немного дальше, в ущелье поет кукушка. Рыжие стволы вздымают в небо чернеющий в вышине полог. Кажется, что, когда день занимается над прозрачной водой, в их ветвях находит пристанище ночь. Тут укрывается она и снова появляется после вечерней зари. Чуть дальше за лесом вместо песка начинается галька, и здесь берег острым мысом врезается в гладь озера. Вот и дом Ружа, смахивающий скорее не на дом, а на одноэтажный барак из дерева и кирпича, когда-то покрашенный в желтый цвет. Перед ним сарай с шестами для сушки сетей.

Чтобы идти дальше, приходилось двигаться по тропе между зарослей камыша, поднимавшегося выше плеч, — и так до самой Бурдонет. Здесь вода вдруг оказывалась прямо перед вами, в то время как раньше она была всегда сбоку. Правда, до другого берега с обрывистыми скалами было совсем близко. Это была мертвая вода без всякого течения. Уходивший на запад мыс защищал залив от волн, накатывающих со стороны Женевы, а скала сдерживала восточный ветер. Там, в самом конце тропинки, которую он каждый год заново подравнивал, Руж держал свои лодки. Самая маленькая из них была выкрашена в зеленый цвет. Они стояли, привязанные веревками, в застывшей и неглубокой воде, в которой маленькая рыбка двигалась взад и вперед, словно челнок. Вода быстро взмучивалась из-за густой тины, в которую вынужден был ступить путник, желавший двигаться дальше. Приходилось снимать ботинки, чтобы добраться до вершины скалы, откуда открывался великолепный вид. На тропинке из обжигающих ноги камней торчали клочки какой-то колючей травы, зато наверху под огромными елями стелился влажный и мягкий зеленый ковер. Лес здесь звался Большим, хотя, правду сказать, не такой уж он был и большой, зато очень густой, а со стороны Бурдонет так и почти непроходимый. Напротив, у озера, деревья словно парили над пустотой. По воскресеньям здесь всегда было полно гуляющих и влюбленных.