Томас Рид - Жена-девочка

— Но Кошут ведь был командующим армией — главнокомандующим! Разве он не мог отдать команду к походу на Вену, о котором ты говоришь?

— Да, формально он командовал всеми, он мог дать команду, но фактически ему не подчинялись. Гёргей сумел подорвать его влияние, настраивая военных против него — то есть тех из них, кто имел зуб на Кошута, старых вояк, кого он настроил против новых налогов и гонведа. «Кошут — не солдат, он всего лишь адвокат», — сказали они, и этого было достаточно. При всем при этом Кошут представил гораздо больше доказательств владения военным искусством и искусного руководства военными действиями, чем Гёргей и вся его клика. Он организовал двухсоттысячную армию, вооружил и оборудовал ее. И все это он создал абсолютно на пустом месте! У патриотов имелось только две сотни фунтов пороха и явно недостаточное количество оружия, когда все это начиналось. Но отыскалась селитра, и железо было выплавлено, и орудия были доставлены. Да, за каких-нибудь три месяца появилась сильная армия, такая же, как у Наполеона, и этим можно было гордиться. Мой дорогой капитан, это — лучшее доказательство гениальности военного, чем в победа в дюжине сражений. Все это сделал один Кошут. Он сам делал все это, каждую мелочь. Лайош Кошут не полководец? На самом деле, не было еще ни одного такого гения, включая Наполеона. Даже в последней истории с Офеном, как теперь ясно, он был прав; и они обязаны были прислушаться к его призыву «На Вену!»

— Да, теперь ясно, что это была неудача, грубая ошибка.

— Не так уж и ясно, капитан, не так уж и ясно. Мне очень жаль, но это не так. Есть причины опасаться, что все это гораздо хуже.

— Что ты хочешь сказать, граф?

— Я хочу сказать, что это измена.

— Измена!?

— Да, возвращение назад с целью бессмысленной осады — это очень напоминает измену. И все эти постоянные отступления правого фланга у Тиссы, вместо того, чтобы перейти ее и соединиться с Сандором. Каждый день армия буквально тает, уменьшаясь на тысячи! Черт побери! Если это действительно так, наша долгая поездка бессмысленна, и несчастная свобода скоро вступит в свое последнее безнадежное сражение на равнинах Пушты, возможно, последнее и для всей Европы! Ах!

И, завершив свою речь этим восклицанием, граф вонзил шпоры в бока лошади и пустил ее галопом, как будто решил принять участие в той самой последней безнадежной борьбе. Более молодой его спутник, вдохновленный, по-видимому, тем же самым импульсом, быстро поскакал следом.

Эта скачка галопом продолжалась, пока не показались крыши домов Вилагос, рассеянных среди рощ маслин и акаций, покрывавших равнину Пушты.

На окраинах открывшегося их взору поселка можно было видеть палатки, установленные на ровных местах; штандарты, плывущие среди них, — это конница передвигалась эскадронами; пехоту, стоявшую плотными сомкнутыми рядами; всадников в гусарских мундирах, снующих тут и там, — их доломаны [47] Доломан — гусарский мундир. свободно развевались по ветру вслед за гусарами.

— Стой, кто идет? — раздался резкий окрик караульного на мадьярском языке, и солдат в одежде гонведа показался на пороге хижины пастуха. Это был представитель отряда охраны, размещавшейся внутри дома.

— Друзья, — ответил австрийский граф на том же самом языке, на котором его окликнули, — друзья по общему делу. Да здравствует Кошут!

При этих волшебных словах солдат опустил карабин, и полдюжины его товарищей вышли из дома и приблизились к вновь прибывшим.

После чего, не тратя времени на долгие разговоры, граф и его спутник направились в штаб, в Арад, сопровождаемые криками «Да здравствует Кошут!»

Через полтора часа граф Розенвельд и капитан Майнард достигли Вилагоса — чтобы уложиться в указанное время, им нужно было скакать достаточно быстро — и въехали в лагерь венгерской армии. Они остановились прямо в его центре, перед шатром, где располагался главнокомандующий. Они пришли как раз вовремя, чтобы стать свидетелями замечательной сцены, как нельзя лучше характеризующей положение дел в армии.

Вокруг них собрался офицерский состав всех видов и родов войск. Они собирались в группы и беседовали, взволнованно и нервно, одновременно и поочередно, торопливо перебивая один другого.

Все говорило о подготовке к сражению, но создавалось впечатление, что имелся некий сдерживающий момент. Об этом можно было судить по нахмуренным взглядам и мятежному бормотанию. В отдалении слышался несмолкающий гул артиллерии.