Элиза Ожешко - Юлианка

Голова ее снова затряслась, словно она очень чего-то испугалась, а морщины на лбу разбежались в разные стороны.

Подняв с полу шаль, соскользнувшую с плеч ребенка, старушка набросила ее на себя, а на голову надела черный капор.

— Теперь, — сказала она, — ступай во двор. Я ухожу в город и мне нужно запереть дверь. Вечером можешь опять прийти. Молока выпьешь и переночуешь. Я дома не обедаю, видишь — печка развалилась, и ее нельзя топить. Я хожу к одной почтенной женщине, у которой есть плита. Мы с ней вскладчину обед готовим: то суп, то картошку сварим. А когда у меня много работы, я не выхожу из дому и обедаю баранками, размоченными в воде… Кто бы мог подумать! Ну ступай, ступай во двор, надо дверь запереть. А вечером приходи, я, может быть, принесу тебе поесть, от обеда оставлю.

Они вышли вместе. Старушка поплелась по улице, а девочка в короткой рубашонке стояла, прислонившись к стене дома. Она уже не смеялась больше, потому что день был ветреный и холодный, а осеннее солнце светило, но не грело. Юлианка, дрожа от холода, пошла к дому прачки. У дверей флигеля она остановилась в нерешительности, то протягивая руку к двери, то отдергивая ее. Вдруг на пороге показалась прачка с коромыслом и двумя пустыми ведрами. На лице у нее были видны следы вчерашнего происшествия: оно распухло от слез, было в кровоподтеках. Толстая растрепанная коса сползла на рваную рубаху. Увидев девочку, она сердито крикнула:

— Опять ты пришла на беду мою! И без того горя хватает! Ты не мой ребенок, за что же я должна пот свой проливать, чтобы кормить тебя, да еще и муки терпеть! Пошла прочь и не попадайся больше мне на глаза.

Она грубо оттолкнула девочку и, закрывая дверь, крикнула:

— Антек! Не пускай подкидыша в дом!

Антку не надо было повторять это дважды. Накинув куртку, босой, он выбежал за дверь и, сделав вид, будто хочет броситься на девочку, крикнул:

— Пошла вон!

Юлианка подалась немного назад и остановилась. Мальчик снова отогнал ее.

Так продолжалось несколько минут, пока в окне флигеля не показалась голова восьмилетней девочки с длинными белокурыми волосами. Она закричала:

— Антек! Антек! Иди помоги растопить печку для мамы! У меня никак не разгорается…

Мальчик убежал домой, а Юлианка застыла на месте, не спуская глаз со стены флигеля. Она не плакала больше и уже не дрожала от холода. Если бы кто-нибудь заглянул сейчас в глаза девочки, сухие и широко раскрытые, он не увидел бы в них страдания. Они выражали изумление и горели скрытым бессильным гневом.

Прачка, возвращавшаяся с полными ведрами, застала Юлианку на том же месте. Она остановилась, посмотрела на нее и, бормоча что-то, вошла в дом, но вскоре вернулась с краюхой черного хлеба. Протягивая его, она сказала:

— На, возьми, этого тебе на день хватит. Хлеб я тебе иногда буду давать, а в дом входить не смей! Розгами выпорю, в крапиву брошу!

Юлианка взяла хлеб, но не стала есть: она долго еще стояла, глядя на стену флигеля. И, только когда из распахнувшихся дверей, обгоняя друг друга, с веселым шумом выбежали дети прачки, она тоже изо всех сил пустилась бежать по направлению к старому высокому дому, часто-часто перебирая маленькими ножками, и исчезла в больших сенях, откуда в эту минуту послышался размеренный унылый стук катка.

Как-то, спустя несколько месяцев, когда старушка, совершив свой обход по городу, возвращалась домой, ее окликнула старая Злотка, сидевшая у порога лавочки:

— Ваша милость! ваша милость! Подкидыш теперь у вас живет, на вашем попечении, значит?

Старушка проворчала:

— Вот, милая, не было у меня забот…

— Конечно, конечно! Пора бы уже и о вас кому-нибудь позаботиться. А между тем девочка у вас и ест и ночует.

— Ест, когда бывает еда, и ночует, когда на улице холодно. В комнате у меня, пожалуй, не теплей, чем на улице. Кто бы мог подумать!.

Она заковыляла к воротам, бормоча себе под нос:

— На попечении! Какое там попечение? Что же я, по-вашему, богачка? Было время, заботилась я о бедных девушках, одевала их, кормила, учила… и вот разлетелись они по широкому свету, порхают где-то, а обо мне никто и не вспомнит. Кто бы мог подумать! Попечение! Какое там попечение! Хлопоты, только лишние… Я ведь не мать ей, не бабушка…

Отпирая дверь, она старалась не выронить из рук бумажный пакетик с кусочком мяса и несколькими картофелинами.

— Это для ребенка, — говорила она себе. — Куда ж девчонка запропастилась?

Высунувшись в окно, она звала дрожащим тонким голосом: