Элиза Ожешко - Юлианка

К обеду прибегали старшие мальчик и девочка и с веселым криком цеплялись за юбку матери, пока та снимала с огня горшок с похлебкой. Они садились на пол и ели суп из миски, поставленной на скамейку. Тогда в уголке, за метлой, раздавался шорох, и худенькая босоногая девочка направлялась к обедавшим детям; передвигаться она помогала себе ручонками в красных рубцах и волдырях.

Но стоило девочке достичь цели своего путешествия и протянуть руку за деревянной ложкой, которую прачка всегда клала для нее на скамье, как старший мальчик, весело смеясь, ударял малютку ложкой по голове, по лбу или по рукам, а она сразу же с удивительным проворством забиралась под скамейку. Порой мать сердито покрикивала на мальчика:

— Дай же ей поесть!

А бывало и так, что она молчала, уставившись невидящим взглядом на огонь или лохань. Дочка ее держала на руках младшего братишку и с улыбкой и поцелуями кормила его с ложечки остуженным супом; иногда выудив из похлебки картофелину, она швыряла ее под скамейку, где ее ловила и жадно съедала съежившаяся на полу малютка, а старший мальчик наклонялся, заглядывал под скамью и кричал:

— Юлианка! На, на! Лови!

Вечером прачка давала детям по куску хлеба; не обделяла она и Юлианку. Если у нее не было спешной работы, она гасила огонь в печи и при свете сального огарка штопала и чинила нищенскую, всю в заплатах, одежду. Дети спали. Но случалось, их будил шум, это мать в испуге вскакивала с табуретки. Работа валилась с колен на пол, и женщина, застыв на месте и вытянув шею, прислушивалась к звукам, долетавшим откуда-то издалека. Это были звуки песни, которую пел хриплый мужской голос, прерывая ее то бессвязными выкриками, то взрывами пьяного смеха.

Пение возвещало о приближении отца семейства, исполнявшего в городе в разных домах обязанности повара. Человек этот не часто навещал свою семью, жена его должна была сама зарабатывать на пропитание себе и детям. Но как только на улице раздавалось хриплое пение, она, заслышав знакомые звуки, начинала метаться по комнате, ища, куда бы спрятать несколько медяков, завернутых в полотняную тряпочку, прежде чем на дворе раздадутся тяжелые и нетвердые шаги.

Вскоре в комнате поднимался невообразимый шум. Грубому мужскому голосу вторил пронзительный плач женщины, а потом к ним присоединялись визг, стоны и вопли детей.

Просыпавшуюся Юлианку била дрожь. Широко раскрытые от страха глаза следили за происходящим сквозь прутья метлы, за которой девочка пряталась. И при тусклом свете сального огарка она видела высокого широкоплечего мужчину, чьи кулаки молотили по спине женщину; пронзительно крича и отчаянно сопротивляясь, она старалась ответить ударом на удар. Юлианка видела, как огромная мужская рука, ухватив женщину за сбившиеся косы, тянула их книзу, валила женщину на пол, где она корчилась от ярости и боли; как старший мальчик, защищая мать, прикрывал ее своим телом и бросался отцу под ноги, с ненавистью глядя на него; Юлианка видела, как младшие дети, свалившись в ужасе с материнской кровати на пол, дрожали и всхлипывали; как мужчина находил, наконец, деньги, спрятанные женой за потолочной балкой либо в печке, и уходил, хлопнув дверьми так сильно, что содрогались ветхие стены. После его ухода женщина с трудом поднималась, садилась на пол и, закрыв лицо красными руками, плакала, сначала громко, затем почти беззвучно, так, что, казалось, слышно было, как слезы ручьем текут на рваную юбку, прикрывающую трясущиеся колени.

Все это видела и слышала девочка, забившись в самый темный угол, и она тесней прижималась к стене или, обхватив ручонками метлу, в ужасе пыталась ею заслониться.

Но однажды, во время такой сцены, Юлианка оцепенела от ужаса: взгляд высокого широкоплечего мужчины проник в ее темный угол. Черные, навыкате глаза, грозно сверкавшие на угрюмом лице, привели девочку в трепет, и она смутно, очень смутно слышала, как мужчина спрашивал у жены о деньгах на содержание подкидыша; женщина с плачем ответила, что ей за Юлианку уже давным-давно никто не платит, потому что люди, которые раньше платили, съехали со двора, а новые жильцы и слышать ничего не хотят. Мужчина подошел к темному углу, и Юлианка закрыла глаза; сильная рука ухватила ее за рубашонку, пронесла через комнату и выбросила за дверь. Больше она ничего не видела и не слышала, словно погрузилась в глубокий сон. Когда же она очнулась, вокруг царила мертвая тишина, босые ноги ее были погружены в сырую от дождя траву, а мокрые, холодные лопухи гладили ее шею и плечи. Девочку снова обуяли страх и трепет. Чего же она боялась? Она и сама не знала. Очевидно, всего. Грубого мужского голоса, который все еще звучал у нее в ушах, тяжелых облаков, низко нависших на хмуром небе, мокрых лопухов, будто скользкие змеи ползавших по ее голому телу, веток деревьев, которые раскачивались взад и вперед в сером сумраке, что-то бормоча, словно это вели между собой невеселый разговор черные призраки.