Карлос Фуэнтес - Аура

Медленно приходит забытье, ты погружаешься в тяжелый сон, и это единственный выход, все, что ты можешь сделать, чтобы не сойти с ума. «Она просто помешалась, помешалась», — твердишь ты себе, засыпая, и снова вспоминаешь, как сеньора Консуэло снимала шкуру с невидимого козленка невидимым ножом. «Она помешалась…»

…На дне безмолвной пропасти, во тьме она появится из мрака и молча, с разъятым ртом пойдет к тебе на четвереньках. Молча, поводя высохшей рукой, все ближе, совсем близко, и ты узнаешь кровоточащие десны без единого зуба и услышишь свой крик, и она заковыляет прочь, поводя рукой, и тут ты увидишь — это она разбрасывает по дороге зубы, желтые зубы из передника, запятнанного кровью.

Но кричал-то вовсе не ты, твой крик — только эхо, это Аура кричит впереди, потому что кто-то разорвал на ней пополам зеленую юбку, а сбоку с тихим смехом к тебе катится стриженая голова с обрывками юбки в руке, и ты видишь у нее во рту, на ее зубах зубы старухи, и в это же самое время ноги Ауры, босые голые ноги, разламываются и летят в бездну…

В дверь стучат, слышится колокольчик пора ужинать. Как болит голова! Ты не можешь разобрать, что показывают часы: стрелки и цифры пляшут и сливаются. Во всяком случае, уже вечер — по стеклянному потолку твоей комнаты ползут ночные тучи. Ты поднимаешься с постели измученный, разбитый и голодный. В туалетной комнате умываешься, чистишь зубы, кое-как обмазав зеленоватой пастой щетку, смачиваешь волосы — а ведь все это надо было проделать в обратном порядке, — тщательно причесываешься перед овальным зеркалом в дверце шкафа, надеваешь галстук, пиджак и сходишь в столовую, где на столе опять один прибор — для тебя.

Под салфеткой что-то лежит: маленькая тряпичная кукла, жалкая, набитая мукой — струйка сыплется и сыплется тихонько из плохо зашитой дырки на плече. Лицо куклы разрисовано тушью, линии голого тельца едва намечены одним-двумя штрихами. Ты держишь ее, не выпуская, в левой руке и расправляешься с холодным ужином — почки, помидоры, вино, — действуя одной правой.

Занятый едой, ты не сразу сознаешь свое состояние, но вдруг тебя осеняет: а ведь спал-то ты неспроста, и кошмар тот был неспроста, и движения у тебя как у сомнамбулы, и ведь точно такой была и Аура, да и старуха тоже… Ты с отвращением смотришь на куклу, хотя твои пальцы продолжают ее поглаживать: не от нее ли исходит вся эта напасть, этот странный недуг? Пальцы разжимаются, и кукла падает на пол. Ты вытираешь салфеткой губы, взглядываешь на часы и только тут вспоминаешь: сегодня Аура будет ждать тебя в своей спальне.

У двери старухи ты замираешь, прислушиваясь, — там все тихо. Ты снова смотришь на часы: еще только девять. Можно спуститься ненадолго вниз, в крытый дворик, где всегда темно, ты ведь так и не разглядел его в тот первый день.

Мокрые осклизлые стены, в душном воздухе густой и сладкий аромат цветов. Каких? Мигающее пламя спички осветило мощенную плитами дорожку и вдоль стен на полосках красноватой рыхлой земли какие-то растения. Высокие, раскидистые, они отбрасывают причудливую тень, но спичка догорела, надо зажигать новую… А, вот теперь ты их узнал! Пахучие, словно дремлющие травы, давным-давно забытые; цветы, и стебли, и плоды, о которых ты читал в старых хрониках. Ты смотришь на широкие мохнатые листья и взбегающие по стеблю колокольчики, желтые снаружи и красные внутри, — это белена; а вот остроконечные сердцевидные листья паслена, игольчатые цветы царского скипетра, а эти пышные кустики с белесыми цветками — бересклет, а это белладонна… Растения как будто ожили при свете огонька и шествуют вдоль стен, смешавшись с тенями, а ты стоишь и вспоминаешь: вот эти возбуждают, а эти утишают боль и облегчают роды, а те дурманят, ослабляют волю, приносят благостный покой…

Гаснет третья спичка, и все исчезает, вокруг лишь запахи и тьма. Ты медленно поднимаешься наверх, снова прислушиваешься у двери сеньоры Консуэло, на цыпочках крадешься к двери Ауры и тихо, без стука, входишь. В тускло освещенной комнате с голыми стенами стоит кровать, над ней чернеет большое мексиканское распятие. Когда дверь закроется, откуда-то из глубины тебе навстречу выйдет женщина.

Это Аура в халате из зеленой тафты, она идет, и халат чуть — чуть распахивается, и ты видишь бледные обнаженные ляжки. Да, перед тобой женщина, вчерашней девушки больше нет: той Ауре — ты берешь ее руку, обнимаешь за талию — было лет двадцать, а этой — ты гладишь ее черные волосы, нежно касаешься впалой щеки — можно дать и сорок; между вчера и сегодня легла тень вокруг глаз, а рот поблек и расплылся, словно силясь сохранить улыбку, перебороть печаль, — горько — веселая улыбка, горько-сладкий паслен там, внизу…