Карлос Фуэнтес: Аура

— Я думал, это самец.

— А, так вы их даже не различаете…

— Что ж, главное, чтобы вы не чувствовали себя одинокой.

— А они хотят, чтобы мы были одиноки, сеньор Монтеро, они говорят, что только в одиночестве можно очиститься от скверны. Они забыли, что одиночество умножает соблазны…

— Я не совсем понимаю, сеньора.

— Ах, тем лучше, тем лучше. Продолжайте свои занятия.

Круто повернувшись, ты выйдешь за дверь, и тут тебя охватит ярость. Надо было сказать ей, что ты любишь Aypy! А что, если вернуться и бухнуть напрямик, что ты заберешь ее с собой, когда работа будет закончена? Ты снова приближаешься к двери, приоткрываешь ее и видишь сеньору Консуэло. Она стоит посреди комнаты, прямая, преображенная, в руках у нее мундир — голубой мундир с золотыми пуговицами и красными эполетами, сверкающий эмблемами венценосного орла, — и она бешено рвет его зубами, нежно целует, а потом накидывает на плечи и делает несколько неверных шагов в каком-то медленном танце.

Ты тихонько закрываешь дверь.

Да, ей было пятнадцать лет, когда я встретил ее, — читаешь ты во второй части записок; elle avait quinze ans lorsgue je Vol connue et, si j'ose le dire, se sont ses yeux verts qui ont fait ma perdition [3] Ей было пятнадцать лет, когда я встретил ее, и, сказать по правде, именно ее зеленые глаза и погубили меня (франц.). — зеленые глаза Консуэло, которой в 1867 году, когда генерал Льоренте женился на ней и увез в Париж, в изгнание, было пятнадцать лет. Ma jeune роuрeе (какое вдохновение!), rа jeune роupee aux yeux verts, je t ai сотые d'amour. [4] Моя юная кукла… моя юная кукла с зелеными главами, я тебя обожал (франц.). Он описывает дом, где они жили, прогулки, приемы, экипажи — Париж Второй империи, и все это так бледно, тускло. …J'ai mime supports ta haine des chats, moi qu'aimais tellement les jolies betes… [5] Я даже мирился с твоей ненавистью к кошкам, хотя сам так люблю этих ушлых животных… (франц.) Однажды он увидел, как она, приподняв юбки, топтала кошку, и не стал ей мешать, потому что tu faisais ca d'une fafon si innocente, par pur enfantillage; [6] …у тебя это получалось так безобидно, так по-детски… (франц.) …ведь ты говорила, что теряешь кошек ради нашей любви, что это символическая жертва… (франц.) это зрелище даже приятно взбудоражило его, и в ту ночь, если верить запискам, он был особенно пылок, parce que tu m'avais dit que tortures des chats etait ta maniere a toi de rendre notre amour favorable par un sacrifice symbolique… [7] Ты умеешь одеваться, моя нежная Консуэло, всегда в зеленом бархате, зеленом, как твои глаза. Мне кажется, ты всегда будешь прекрасна, даже и в сто лет… (франц.) Ты подсчитываешь: сеньоре Консуэло сейчас должно быть сто девять лет. Tu sais si bien Vhabiller, ma douce Consuelo, toujours drappee dans des velours verts, verts comme tes yeux. Je pense que tu seras toujours belle, mime dans cent arts… [8] Ты так гордишься своей красотой — чего ты не сделаешь, чтобы всегда оставаться юной! (франц.) Всегда в зеленом, всегда прекрасна, даже через сто лет. Tu es si fure de ta beaute; que ne fairais-tu pas pour rester toujours jeune!

Ты закрываешь записки. Так вот зачем нужна старухе Аура: несчастная безумица видит в ней себя, свою молодость и красоту. Девушку держат здесь под замком, как волшебное зеркало, как еще одну реликвию среди святых сокровищ веры.

Ты швыряешь мемуары в сторону и спешишь вниз, туда, где в этот утренний час должна быть Аура, где она только и может быть у такой скряги, как хозяйка этого дома. Ну конечно, она в кухне, разделывает козленка: из горла капает еще теплая кровь, а рядом отрезанная голова и стеклянные глаза так широко открыты… Ты чувствуешь тошноту и переводишь взгляд на девушку, которую словно заслонила эта картина, — она небрежно одета, не причесана, платье в крови, она смотрит куда-то мимо тебя и продолжает проворно орудовать ножом.

Ты опрометью выбегаешь из кухни. Ну, уж теперь-то ты поговоришь со старой ведьмой, пусть услышит о своей скупости, о своем гнусном тиранстве, обо всем. Ты распахиваешь дверь. Она стоит у постели за пологом света, и ее руки что-то делают в воздухе: одна, протянутая вперед, словно удерживает кого-то, другая крепко сжимает какой-то невидимый предмет, поднимает его раз, другой и будто вонзает в одно и то же место. А сейчас она вытерла пальцы о рубашку на груди, перевела дух, и руки засновали, как бы… да, это же совершенно ясно, как бы сдирая шкуру!..

Ты проносишься через прихожую, гостиную, столовую, влетаешь в кухню. Аура сосредоточенно сдирает шнуру с козленка и не слышит ни твоих шагов, ни голоса, вскидывает на тебя глаза, но смотрит так, словно ты невидимая тень…

Еле волоча ноги, ты поднимешься к себе и, закрыв дверь, припрешь ее спиной, как будто за тобой гонятся. Ты весь в поту, сердце колотится, ты знаешь: если кто-нибудь или что — нибудь попытается войти в комнату, так тому и быть, у тебя нет сил сопротивляться. Что же делать? Ты лихорадочно придвигаешь кресло — ведь запереть эту дверь никак нельзя, — потом кровать, в изнеможении валишься на одеяло и беспомощный, раздавленный, лежишь с закрытыми глазами, судорожно обнимая подушку, чужую подушку, в чужом доме…