Огюст де Лиль-Адан - Произведения времени Парижской коммуны

Будем откровенны. При первом взгляде на все это сердце поэта сжимается. Воспоминания смущают его. Как бы мало богомолен он ни был, ему кажется, что множество таинственных теней выходит из-под пола, словно требуя у людей ответа, зачем они пробудили их от вековечного сна, пробудили тех, кто уже не от мира сего, а быть может, никогда и не был к нему причастен.

Даже неверующие говорят, что хоронить мертвых должны мертвые. Кто же позволил жизни так шумно вторгнуться в царство могил?

Оратор находится здесь по завоеванному им праву. Так Каин Байрона надругался над предписаниями всевышнего. Но вскоре душа проникается глубоким волнением. Обитель простодушной веры приобретает какое-то особое величие: не апостолы ли все эти люди — как говорящие, так и внимающие им? Кто бы они ни были — они готовы пролить свою кровь ради правого дела. Слышите грохот пушек? Врата святилища могут распахнуться перед мучениками.

Люди входят, выходят, передвигаются с места на место, встречаются. Смех уличного мальчишки прерывает политические споры. Подойдите к группам, послушайте. Народ обсуждает важные вопросы; здесь впервые слышишь, как рабочие обмениваются мнениями по таким проблемам, которыми доселе занимались только философы. Не видно ни одного сыщика, ни одного из полицейских, мешающих движению на улице. Царит полный порядок.

Прежде, когда тот же народ выходил под хмельком из кабачков на окраинах города, буржуа сторонился, шепча: «Что сталось бы с нами, будь эти люди свободными? Что сталось бы с ними самими?»

Теперь они свободны и больше не пляшут. Они свободны — и они трудятся. Они свободны — и они сражаются.

Проходя мимо них в эти дни, всякий добросовестный человек убеждается, что отныне положено начало новому веку, и даже заядлый скептик поневоле задумывается.

Париж — город чудес.

Это было сказано, написано сотни раз. Прославляя его чудесные превращения, поэты и романисты расточали сокровища своего воображения и красоты языка.

И все же хочется снова повторить, что это город чудес. Париж! Тема эта неисчерпаема; любоваться Парижем можно без конца.

Действительно, Париж — город воинствующий, художественный и торговый, он порождает и великих поэтов, и удивительных изобретателей, и бесстрашных воинов, и неподражаемых шутников. Поэтому в этом единственном в своем роде городе все восхитительно. На улицах его вы на каждом шагу встречаете нечто величественное, каждая минута в пределах его нерушимых стен несет с собою нечто неожиданное, неожиданное — порою причудливое и смешное, порою грозное и величественное.

Поэтому не удивляешься, если ночью, когда безмятежная темнота окутывает шумный город, до слуха твоего донесется и грохот случайного пушечного ядра, и серебристый смех влюбленной парочки, возвращающейся домой, напевая задорный припев песенки, только что услышанной ею в кафе-концерте.

Ибо и теперь еще в нашем городе поют. Хотя его и обстреливают из пушек. Мортиры и гаубицы неистовствуют в кровавом отдалении, на полях, превращенных в лагеря. Снаряды свистят на улицах, то тут, то там разбивая стены домов.

Всюду слышатся военные сигналы; среди ночи вдруг раздаются барабанный бой и звук горна, зовущие неведомых героев на страшные празднества бастионов и траншей. Во тьме беспрерывно поблескивают штыки. Наверху, в дымке, грохочет главная цитадель — Монмартр. А внизу — поют.

Посмотрите: просторный, высокий зал. Он весь залит светом. На обыкновенной эстраде выламывается фигляр, хороший или плохой — неважно. Он потешает сражающихся и страдающих сограждан. Это хорошо. Что же тут за публика? Рабочие, которые пораньше ушли из мастерских — из мастерских, изготовляющих снаряды, патроны, мины, — граждане, минувшую ночь дежурившие с оружием в руках на городском валу, находящемся под угрозой; здесь также старики и подростки.

Весь этот народ хочет немного посмеяться, забыть дневные труды и завтрашние опасности.

Дурно ли они поступают? Они не правы? Кто осмелится бросить им этот упрек? Всякий, кто сейчас, склонившись к соседу, весело вторит услышанной песенке, завтра, быть может, будет лежать холодный и неподвижный в санитарной повозке, наполненной ранеными на передовых позициях. Он не скупится на отвагу, не будем же скупо отмеривать ему радость.

Вот так-то! Париж сражается и поет! Париж накануне атаки, которая будет предпринята яростной, неумолимой армией, — а он смеется. Париж ощетинился фортами, опоясался брустверами и окопами, и в то же время в пределах его грозных стен есть уголки, где смеются.