Жан Жионо - Польская мельница

Она не устояла перед искушениями дьявола. У него сколько угодно тому доказательств. Он мог перебирать их в памяти хоть целый день; нельзя было обманываться на этот счет, даже принуждая себя к доверчивости. Это была абсолютная уверенность. По первому знаку, даже не от самой смерти, а при малейшем знаке ее приближения, она кинулась бы, очертя голову, ей навстречу с кокетливостью Костов; обесчестила бы и себя, и его с большой охотой, без всякой сдержанности и стыда, заставила бы говорить о себе, еще больше опозорила бы себя, без утайки выставила бы всем на обозрение свое предательство, обманула бы его у всех на глазах.

Наверняка г-н Жозеф обладал большим самолюбием. Я не верю, что существуют святые. Он слишком умно использовал свое положение в обществе, чтобы не быть высокого мнения о себе. Наконец, когда его самолюбие достаточно настрадалось, когда он старательно растравил свою рану в месте, которое не заживает, той мыслью, что его оставят в дураках, он начал страдать от любви, простой и незамутненной. Потерять ее и остаться в одиночестве! Найти ей замену, но в чем? (Даже речи не могло быть о том, чтобы спросить себя, кем он мог ее заменить; уж он насмотрелся на малышек вроде Софи и Элеоноры!) Не было другого выхода, кроме как перестать любить. Что он, я полагаю, и сделал. Но люди масштаба г-на Жозефа не переходят к следующему блюду, как все заурядные мужчины. Если такие люди и бросают кого-нибудь, то только повинуясь инстинкту самосохранения. Невозможно проведать о том, что они больше не любят. Им и самим это неведомо, но отныне они делают все, что нужно, чтобы выжить; жизнь их держит цепко; это должно быть очень неприятно.

Эти поля, этот двор, это королевство, что я говорю — эта империя, воздвигнутая вокруг Жюли, была материальной защитой ее счастья, которое он обеспечивал, таким образом, швейцарской гвардией и придворными; он сложил с себя полномочия духовного защитника от согласия ее на роковой удел, каковым он предполагал стать. Против этой ее потребности он оказался совершенно бессилен, она была у нее в крови, как у других в крови есть потребность быть шкурой.

Хотя для всех нас он всегда оставался выдающейся и блистательной личностью, ему от этого проку было мало! Единственное существо, перед которым он хотел бы блистать, не смотрело в его сторону. Вы до крайности удивили бы Жюли, если бы заявили ей, что она не любила своего мужа и не была ему верна: это она-то, которая жила только для него, старалась во всем ему угодить и обожала его с того самого вечера, когда он похитил ее из городского казино, вырвал из наших лап. Но г-на Жозефа не перехитришь. У его жены было прошлое, о котором он не мог забыть, о котором думал беспрестанно. Какая-нибудь мошка, или черешня, или рыболовный крючок вольны были в любую минуту отобрать ее у него. Она не из тех, кто кричит, отбивается, зовет на помощь и гибнет только на исходе последних сил. Ее любовь была направлена в эту сторону: она себя предлагала. Разве не она давала всевозможные авансы? Рок есть не что иное, как разумное начало в сущем, которое потворствует тайным желаниям того, кто, как кажется, становится его жертвой, но на самом деле призывает, увлекает и соблазняет его.

Забегая вперед, чтобы лучше показать, к чему привело лукавство этого редкостного образца, могу сказать: г-н Жозеф — и это было естественно, учитывая его возраст, — умер раньше Жюли смертью, в которой не было ничего, достойного порицания. Я вспоминаю несколько дней, предшествовавших его окончательному успокоению. Я находился возле его постели, был если не подавлен, то по крайней мере сильно расстроен и никогда не забуду один короткий разговор. Г-н Жозеф, с уже заострившимися чертами лица, выглядел очень спокойным и умиротворенным. Жюли не отпускала его руки и говорила ему о вечной жизни. «Уверен, что ее нет!» — сказал он. «Почему?» — спросила она тихим голосом. «Увидишь», — ответил он со снисходительной улыбкой.

Из-за чего-то, похожего на «благодать состояния», мне не верится, что г-н Жозеф когда-нибудь задумывался о том, что Леонс тоже несет в себе рок Костов. Он брал молодого человека с собой (с нами) при объезде полей изо дня в день и на весь день.

Мальчик был, надо сказать, очень хорош собой. Скрытный и мрачноватый, с лицом, которое дышало одновременно добротой и пылкостью, он был неотразим (если судить по той привлекательности, какой он обладал даже для меня). Глаза у него были в буквальном смысле слова как у газели, они загорались при малейшем проблеске чувства. Сильный, как турок, он явно всегда был готов предаться самой дерзкой отваге, но при этом всегда был любезен, почтителен, прекрасно воспитан.