Оскар Уайльд - Стихотворения. Портрет Дориана Грея. Тюремная исповедь; Стихотворения. Рассказы

Во мраке, словно устрашившись Дэвов,
К Жрецам Бизеса простирает руки:
«Как слабой женщине истолковать
Намеренья Богов? Меня призвал
Таман — каким путем пойти к нему?»
Несчастный Вождь Шестидесяти Копий
Томился и рыдал в руках Жрецов,
Но не посмел поднять на них копье
И вызволить невесту не посмел.
И все рыдали.
Но Служитель Киша
По месту первый перед алтарем,
Обремененный сотней зим старик,
Слепой, давно лишившийся волос
И горбоносый, как Орел Снегов,
Старик, прослывший у Жрецов немым,
Вдруг по веленью Киша — иль Тамана —
Кого из них, мы поняли не лучше,
Чем серые нетопыри под кровлей, —
Старик бессильным языком вскричал:
«Ступай ко Храму, где погас Огонь!»
И рухнул в тень поверженного Киша.

Тем вечером туман покрыл долину,
Как покрывают тело мертвеца,
И поднялся над крышами домов;
И возле Храма, где погас Огонь,
Застыл, как склизкая вода в кормушках,
Когда чума разит стада Эр-Хеба, —
И люди вновь услышали Коня.

Тем вечером в Армодовом жилище
Жрецы сожгли приданое Бизесы,
Заклали Тора, черного быка,
Сломали прялку девы, распустили
Ей волосы, как перед брачной ночью,
Но причитали, как на погребенье.

Мы слышали, как плачущая дева
Пошла ко Храму, где погас Огонь,
И Красный Конь со ржаньем шел за ней,
Подковами чеканя гром и смерть.

Как А-Сафайская звезда выходит
Из снежных туч и возвещает людям,
Что перевал открыт, — так из тумана
Бизеса вышла на Таманов Путь
И по камням разбитым побрела
Ко Храму, где давно погас Огонь;
И Красный Конь до Храма шел за ней
И вдруг умчался в Горы — навсегда.

А те, кто пробудил Таманов гнев,
Следили, поднимаясь за туманом,
Как дева на горе войдет во Храм.
Она дотронулась до почерневшей,
Нетопырями оскверненной двери,
Где буквами древней, чем А-Сафай,
Был высечен Великий Гимн Таману, —
И дважды со слезами отшатнулась
И опустилась на порог, взывая
К Вождю, возлюбленному жениху,
К отцу и к Тору, черному быку,
Ей посвященному. Да, дева дважды
Отшатывалась от ужасной двери
В Забытый Храм, в котором Человеком
Играет, как игрушкою, Таман,
Безглазый Лик с усмешкой на устах.

Но в третий раз на каменный узор
Бизеса налегла, моля Тамана
Принять ее как выкуп за Эр-Хеб.

И кто следил, те видели, как дверь
Раскрылась и закрылась за Бизесой;
И хлынул ливень и омыл Долину,
И таял злой туман, и грохотал
Таманов Гром, в сердца вселяя страх.

Одни клянутся, что Бизеса трижды
Из Храма жалобно звала на помощь,
Другие — что она бесстрашно пела,
А третьи — что слыхали гром и ливень
И не было ни пения, ни зова.

Но что бы ни было, наутро люди,
От ужаса немые, шли ко Храму —
Туда собрался весь Эр-Хеб, и с плачем
Жрецы вступили в страшный Храм Тамана,
Которого страшились и не знали.

Пробившаяся в трещинах трава
Раскалывала плиты алтаря,
По стенам проступали нечистоты,
Прогнившие стропила распухали
От многоцветной поросли; проказой
Лишайник изъязвил Таманов Лик.
Над ним в Купели Крови трепетало
Рубиновое утреннее солнце —
Под ним, закрыв ладонями лицо,
Лежала бездыханная Бизеса.

Эр-Хеб за горной цепью А-Сафай
Своей беды свидетель. А-Сафай
О ней поведал Горуху — оттуда
Пошел на Запад, в Индию, рассказ.

Душа не лежит рыбачить, рука не лежит грести.
Опыт, завещанный от отцов, не больно у нас в чести.
Верой в неверие мы горды: любые истины лгут.
Нашим потом не полит хлеб, радостью беден труд.

Видишь, за гранью дамб и запруд раскинулись вширь поля,
Это — руками отцов для нас созданная земля!
Они повернули море вспять. Прочно построен вал.
Мы в мире росли за плечом плотин, но прошлый покой пропал!

Там, вдалеке, нарастает прилив, карабкаясь на заплот,
Пробует, крепко ль посажен затвор, скользит и опять ползет;
Лижет голыш, движет голыш, гложет песчаный склон…
Взморье не близко, пора бы взглянуть, цел ли еще заслон!

В тревоге дома покидаем мы, на берег спеша идем.
Вот он, отцами созданный вал, мы бреши не знали в нем!
Нет, мы не боялись, пусть ветер выл и шторм не раз бушевал.
Что же, посмотрим, как он стоит, отцами созданный вал!

Над гатью, над редким лоскутьем крыш смятенный теплится свет,
Вспыхнет и чахнет, сверкнет и меркнет — и только тлеет след,
Зловещая искорка на ветру, уголь, павший в золу…
Ночи и морю преданы мы, и буря у нас в тылу!