Сельма Лагерлёф: Иерусалим

На лице Ингмара мелькнула улыбка:

— Я думаю о том, не согласишься ли ты поехать со мной в Иерусалим? — спросил он.

Видя, что он улыбается, Барбру стала внимательнее. Еще никогда не видела она мужа таким. Ей показалось, что грубые черты его прояснились, и он стал почти красивым.

— Что это значит, Ингмар? — спросила она. — Что ты задумал? Я слышала, что ты позволил окрестить ребенка твоим именем. Зачем ты это сделал?

— Послушай, что я тебе скажу, Барбру, — произнес Ингмар, беря ее за обе руки. — Когда старая Лиза рассказала нам все, что вы пережили в лесу, я попросил доктора осмотреть ребенка. Доктор не нашел в его развитии никаких отклонений. Он сказал, что ребенок маловат для своего возраста, но совершенно здоров и у него развиты все пять чувств, как и у других детей.

— Разве доктору не кажется, что он безобразный и, вообще, какой-то странный? — спросила Барбру, затаив дыхание.

— К сожалению, в нашем роду дети не отличаются красотой.

— Неужели доктор не видит, что он слепой?

— Доктор только посмеялся над твоим воображением, Барбру. Он сказал, что пришлет глазную примочку, которой надо промывать ребенку глаза, и через неделю все пройдет.

Барбру быстро повернулась, чтобы идти к малышу, но Ингмар удержал ее.

— Тебе сейчас не дадут ребенка, — сказал он. — Ингмар-сильный просил, чтобы его положили ему на постель. Он говорит, что теперь его окружает та же обстановка, как и покойного отца, и не расстанется с ребенком до самой смерти.

— Нет, я не буду забирать его, — сказала Барбру, — но я хочу сама поговорить с доктором.

Вернувшись назад, она прошла мимо Ингмара и стала у окна.

— Я спросила доктора и теперь знаю, что это правда.

Она простерла обе руки к нему. Казалось, что птица, выпущенная на свободу, расправляет свои крылья.

— Ах, Ингмар, ты не знаешь, что значит горе, — сказала она, — никто не знает этого.

— Барбру, — сказал Ингмар, — я хочу поговорить с тобой о нашем будущем.

Она не слушала его. Она сложила руки и молилась. Она произносила слова тихим, дрожащим голосом, но Ингмар ясно слышал их. Она изливала Богу всю скорбь, какую переживала за свое несчастное дитя, и благодарила его за то, что ее ребенок такой же, как все другие дети, что она увидит, как он будет бегать и играть, как он пойдет в школу и будет учиться читать и писать, как он вырастет здоровым юношей, будет работать в лесу и в поле, женится и станет хозяином в старой усадьбе.

После молитвы она подошла к Ингмару и обратилась к нему с сияющими глазами:

— Теперь я знаю, почему говорят, что Ингмарсоны лучшие люди в деревне.

— Это оттого, что Господь милосерднее к нам, чем к другим, — отвечал Ингмар. — А теперь, Барбру, я бы хотел…

Но Барбру перебила его.

— Нет, это оттого, что вы успокаиваетесь только тогда, когда живете в мире с Господом, — сказала она, — Боже праведный, что сталось бы с моим сыном, если бы ты не был его отцом!

— Что же я сделал для него?

— Ах, благодаря тебе с него снято проклятие, — с дрожью в голосе сказала Барбру. — Это из-за того, что ты поехал в Иерусалим, все так хорошо устроилось. Всю последнюю зиму меня поддерживала только надежда, что Господь сжалится над ребенком за твое паломничество.

Ингмар опустил голову.

— Я знаю только, что всю мою жизнь я был просто жалким глупцом, — сказал он, и вид у него был такой же несчастный, как час тому назад.

— Знаешь, о чем сейчас там говорили? — спросила она, указывая на комнату умирающего. — Пастор сказал, что с этого дня люди будут звать тебя Ингмаром-старшим, потому что Господь возлюбил тебя и ради тебя снял проклятие, тяготевшее над моей семьей.

Они сидели рядом на приделанной к стене скамье. Барбру прижалась к Ингмару, но рука его не обняла ее, лицо его становилось все мрачнее.

— Ты, должно быть, сердишься на меня, — сказала Барбру. — Ты, наверное, думаешь о том, как холодно и жестоко я говорила с тобой, когда мы встретились на дороге, но поверь мне, я никогда не переживала более тяжелых минут.

— Я не могу веселиться, — отвечал Ингмар, — потому что я еще не знаю, как сложится наша жизнь. Ты так ласкова со мной сегодня, но ты не говоришь мне, хочешь ли остаться моей женой.

— Разве я тебе этого не сказала? — с удивлением спросила Барбру и засмеялась, но тут прежняя робость охватила ее, и она притихла. Потом она огляделась вокруг. Она окинула взглядом старинную горницу, широкие, низкие окна, крепкие скамьи и очаг, при свете которого поколение за поколением сидело за работой, — все это внушало ей доверие. Барбру почувствовала, что здесь она всегда найдет защиту и поддержку.