Адальберт Штифтер - Бабье лето

Когда Генрих в волнении спрашивает Ризаха, почему он не помог ему понять красоту беломраморной статуи, тот отвечает, что ждал, пока он поймет ее сам. Точно так же отец, вспоминает герой, всегда давал ему идти своими путями. В этом романе никто никого ничему не учит. Поспешность, подстегивание, одержимость, прыжки, немыслимые в природе, столь же не приняты в мире романа. Все здесь основано на другом, однажды провозглашенном принципе: «смириться, уповать, ждать». И тогда и отец, сыну, казалось бы, хорошо знакомый, может открыться новыми сторонами: возвратившись в очередной раз в родительский дом, Генрих неожиданно для себя открывает, какого превосходного качества коллекция собранных в доме картин и ониксов и что, в сущности, и отец — такая же продолжающая раскрываться тайна, как гостеприимец из дома роз. «Я доселе не знал, — говорит Генрих, — что ты читаешь книги на древних языках».

Произведения Штифтера, не только этот его роман, но и новеллы, строятся на некоторой повторяющейся схеме. В большинстве случаев в основе сюжета — преодоление пространства, путь не только «географический», но и к пониманию и сближению. Вехой на этом пути оказывается важнейшая ситуация традиционного эпического повествования — встреча. Но встречи лишены напряжения борьбы. В этом романе, как и в новеллах Штифтера, нет или почти нет отрицательных персонажей (таковых можно обнаружить разве что в ранней его новелле «Авдий»). Хозяин дома роз Ризах, Матильда, полюбившаяся Генриху Наталия, его собственная семья, второстепенные персонажи романа — все это прекрасные люди, разница между ними разве что в степени благородства и высоты. В старике Ризахе, живом и подвижном, как юноша, нет, например, той упрямой настойчивости, с которой отец Генриха устанавливает распорядок в семье. Впрочем, и это качество в нем постепенно сглаживается, когда происходит знакомство и сближение обоих домов.

Сближение — это и есть та задача и трудность, которую несут с собой встречи. Перегородок нет, все как будто открыто. «Лучшее, что может сделать человек для другого человека, — сказано в романе, — это ведь всегда то, что он для него значит». Но встречи дают почувствовать и неизведанную глубину чужой жизни. Обычным свойством сюжета в произведениях Штифтера оказывается поэтому тайна.

Много сотен страниц спокойно текущего повествования читаются с неослабевающим интересом еще и потому, что все здесь ясно и в то же время таинственно. Что побудило Ризаха построить этот прекрасный дом? Почему это дом роз? Почему на срок их ежегодного цветения приезжают сюда гостить Матильда и Наталия? Какой смысл придается здесь этому царственному цветку? Какие, наконец, отношения связывают Ризаха и Матильду? В чем тайна их жизни? Прояснения этого читатель ждет с бо́льшим интересом, чем наконец состоявшегося по воле счастливого случая любовного объяснения Генриха и Наталии. В глуби романа, исполненного умиротворением, отгоревшие страсти. Без них безжизненно было бы это спокойствие, без знойного лета не было бы того, что за ним следует, — осени, бабьего лета, Nachsommer.

Исповедь Ризаха в конце романа производит сильнейшее впечатление потому, что вдруг будто распахнулись тяжелые двери — и перед нами душа человека. Впечатление примерно такое, как от внутреннего монолога Гёте, когда в романе Томаса Манна «Лотта в Веймаре» приходит очередь седьмой главы (не «Седьмая глава», а «Глава седьмая», называет ее автор) и нам открывается внутренний мир гения. У Штифтера в этом кульминационном месте в повествование входят другие времена и просторы — бедное детство и молодость Ризаха, его успешное учение в Вене, высокие государственные должности, особое положение при дворе, которое скромный Ризах обозначает словами: «Император стал, смею сказать, моим другом». Такие судьбы были и на самом деле нередки в истории Австро-Венгерской монархии на рубеже XVIII–XIX веков (как пример может быть назван приближенный императрицы Марии Терезии просветитель барон Йозеф фон Зонненфельд, поднявшийся из низов). В романе Штифтера есть сцена, в которой Генрих встречает на улице Вены карету, а в окне ее он с удивлением замечает своего гостеприимного хозяина в парадном костюме со звездой на груди. В самой же исповеди слабо намеченным фоном проходят антинаполеоновские войны и Венский конгресс, за дипломатическое участие в котором, очевидно, и был отмечен Ризах. На основании этих страниц, но также на основании сосредоточенности героев на устройстве жизни, гармоничном порядке в доме, в ведении хозяйства, в отношениях между сословиями (упоминается, например, что Матильда освободила крестьян и заменила оброк десятиной) австрийские исследователи относят «Бабье лето» к типу «государственного», то есть политического романа.