Юлий Крелин - Очередь

— Бога ради! Конечно. Хоть советовать, хоть оперировать.

— Ну, значит, договорились по всем фронтам. Я к себе побегу.

Таксист остался в машине.

— Кирилл, кофе хочешь?

— Да, пожалуй. Выпью, пожалуй. Спасибо.

Лариса налила ему из термоса кофе, дала какие-то бутерброды, прикрыла глаза и вновь задумалась: «Хорошо бы раздеться — и в постель. Вытянуться, натянуть одеяло до зубов. Вытянуться, сложить руки на груди и заснуть. Раньше я всегда спала на боку, клубочком свернувшись, а теперь — всегда вытянувшись на спине. Возрастные изменения, наверное. Свернуться на боку — это еще возвратное стремление к прошлому положению человеческого плода. С годами человек привыкает, отдыхая, лежать на спине, как бы приноравливается к своему будущему, он уже тянется к будущему, к неизвестному — известному лишь по положению на смертном одре».

Лариса открыла глаза. Кирилл держал в руках пустую чашку и задумчиво смотрел сквозь стекло. О чем-то надо было говорить.

— Это у вас первая машина будет, Кирилл?

— Конечно. Откуда ей быть не первой?

— Ты пьешь?

— Нет. У нас многие пьют. А я нет. Машину куплю.

— Да, уж кто пьет, машину не купит.

— Я вот один живу, не женат, не пью, деньги подкопил — куплю.

— Долго копил?

— Сколько копил — столько копил.

— Извини.

— Что извини?

— Что вопрос задала бестактный.

— Почему бестактный?

— Лезу не в свое дело.

— И не буду пить. Еще гараж надо. Машину-то я знаю, сам буду с ней заниматься.

— А работа ваша считается тяжелой?

— Как сказать? Четырнадцать часов за баранкой… Когда на дороге спокойно, ничего. А то, бывает, злишься.

— На кого?

— Да ни на кого. Или на пассажиров. Или иногда… Едешь, и вдруг обгоняют или, наоборот, проехать не дают, толкутся, тянут, а тут спешишь. Ну и злишься.

— А кто мешает?

— Частники. Я вот ехал позавчера, дорога прямая, свободная. За мной «Жигуленок» частный чешет. Я быстрей — не отстает. Я еще — сидит на хвосте. Я газку прибавил, а он прицепился — и все тут. — Кирилл оживился, глаза заблестели. — Смотрю, колодец канализации открытый впереди, я — раз! — и над ним проехал. Мне-то видно было, и «Волга» широкая. Проскочил, а он попался. Не знаю уж, что с ним. Уехал.

— А разбился бы?

— Ну да! А чего ж он сел на хвост? Не положено. Дистанцию держи, если за руль взялся.

— Да как же так, Кирилл? Если и не разбился, легко ли ему чинить? Ой! Совсем забыла. Надо мне девушку из парикмахерской найти, живот что-то у нее болел. Пойду искать. Ты посиди здесь, Кирилл.

— Нет. Тоже пойду. Свою машину запирать надо, на других оставлять не годится!

Они вышли. Лариса закрыла машину и двинулась вдоль очереди. Через несколько шагов она обнаружила свою возможную больную около машины, из которой неслась музыка, современная ритмическая музыка, по мнению Ларисы, неподходящая для спокойного слушания и прекрасная для танцев. Девушка стояла спокойно, чуть притопывая ногой. Судя по лицу, она блаженствовала, и маловероятно, что у нее болел живот. Судя по лицу.

— Добрый час, — почему-то необычно для себя сформулировала приветствие Лариса.

— Здравствуйте, Лариса Борисовна. Все в порядке. Ничего не болит. Можете спать спокойно, доктор.

Лариса ничего не ответила и пошла к своей машине. По дороге она встретила Валерия Семеновича.

— Если начнется операция оттеснения, я свистну и замигаю фонариком.

Лариса кивнула, снова ничего не ответила, уселась, как прежде, опять включила печку и совсем уже было заснула, как пришла Тамара.

— Садись, Тамарочка, пей кофе, ешь — все тут. — Лариса показала на сумку. — А я — спать.

И как будто вырубили свет, вырвали рубильник, — тьма, нету ничего, отключение сознания. Это сон усталости, без сновидений, еще не отдых. Потом появился свет, какие-то фигуры, образы — это уже сны, отдых. Какая-то кровать, человек на ней лежит вытянувшись, то ли она сама, то ли Стас, и мыши, мыши из-под кровати, все больше, больше. Она вскочила… Или Стас. Бежать некуда — всюду мыши. Потом явился психиатр с дудкой, заиграл что-то, и они пошли за психиатром — то ли Стас, то ли она, то ли оба. А потом уже только она — в Домодедове на летном поле; мороз, ветер бьет по щекам, слезу вышибает, а с ней то ли Стас, то ли Валера. Нет, наверное, не Стас. Кто-то дома остался, кто-то дома ее ждет, конечно, то ли Стас то ли Валера? Они полетят куда-то через этот мороз, то ли в Ташкент, то ли в Баку. Зачем? Кто-то их ждет там, то ли во Фрунзе, то ли в Душанбе, где-то у них будет дом, где-то она будет жить с ним то ли неделю, то ли три дня. Понятно, это Станислав. Зачем?! Со Станиславом могут и дома жить. Может, Валерий? Едут с Валерой. У трапа длинная очередь — проверяют билеты. Мороз, ветер, слезы, толпа, толкотня — каждый хочет скорее в тепло. Суета людская. Кто-то кричит, чтоб пустили вперед с детьми. Идут дети. Дети, дети. Ее отталкивают. Вот она уже на трапе, тянет вперед свой билет, а ей говорят, что нечего пустые билеты давать — нет ни имени на нем, ни паспорта в руках, и рейс никому не известен. Кто-то отпихнул ее, то ли Валера, то ли Стас, а кто защищает — вроде Стас или Коля. Она бежит от трапа по полю — в ветре, в морозе, в слезах — домой, домой, где кто-то ждет ее. Самолет начинает шуметь, свистеть…