Юлий Крелин - Хирург

— Ладно тебе ворчать. Ты, наверное, не просто сказал, а что-нибудь вроде: «дурак — нечего было оперировать» — после того, как он тебе сказал, какое было тяжелое дежурство и сколько пришлось работать ночью. Я ж тебя знаю. — Засмеялся.

— Ну, ты уникум! А что особенного! Нечего жаловаться на тяжелое дежурство. Сам себе создал тяжесть. Лишнюю. «И аппендицит, — говорит, — технически сложный был». Сказал бы сам, что зря делал его. Нет, на всякий случай стал оправдываться.

— А ты-то. Ты ведь тоже всегда оправдываешься. А то и вину на другого норовишь свалить. Ты же тоже с ним дежурил. Ты где был? Все на него переложил, а еще и ворчишь. Ты же мне сам зачитывал из какой-то книги, помнишь, что в основе самых различных бед людских и особенно бед человеческих взаимоотношений лежит это неистребимое желание оправдаться и свалить вину на другого. Как Адам на Еву, а Ева на змия — первородный грех. Теоретически ты все понимаешь, а практически — на него все сваливаешь.

— Нет, ты уникум. Я ж не про то тебе говорил. Я говорил, что все вокруг надо на себя опрокидывать. Например, я молодой и здоровый, но когда я вижу лысину своего друга детства — это я, когда я вижу седину своего друга детства — это я.

— Хорошо же ты хочешь устроиться. Все на себя. Это, малый, ты уникум. Душевный комфорт себе создаешь, — усмехнулся Мишкин.

Телефонный звонок.

— Евгений Львович, вас.

— Я слушаю.

— Евгений Львович? Здравствуйте. Это Нина, Жень.

— Да, я вас слушаю.

— Тебе неудобно, Женя, сейчас?

— Да, у нас конференция.

— Ну ладно. Я потом. А сейчас минутку только. Мог бы ты посмотреть и, если надо, соперировать одну мою знакомую с холециститом, с камнями.

— Пожалуйста.

— Завтра она придет к тебе в больницу.

— Хорошо.

— Около десяти утра. Да?

— Хорошо.

— Спасибо, Женя. А я еще раз позвоню. Хорошо? До свидания.

— Хорошо, до свидания. Вошел Агейкин:

— Когда же мы, Евгений Львович, станем соблюдать расписание операций, понимаете! Опять сегодня все поломали. Опять не так, как было написано вчера.

— Да, это верно, Лев Павлович. Это я виноват. Да и вы. Вы по дежурству положили больного с грыжей. Четверг же. Если мы его сегодня не прооперируем, то получится четыре дня до операции. Только в понедельник. Предоперационный койко-день для грыжи слишком большой будет. Решил ограничиться одной койко-ночью — назначил на операцию. Может, и не надо было с ходу. Но, с другой стороны, знаешь, сейчас считается, что чем больше больной до операции лежит в отделении, тем больше у него шансов набраться не поддающегося антибиотикам так называемого госпитального стафилококка, то есть больше шансов для осложнения. А вообще-то нехорошо, конечно.

— Конечно, нехорошо. Сестры обижаются. Никогда, говорят, не знаем, как изменится операционное расписание.

В ординаторскую постепенно набрались все хирурги отделения и уже пришедшие дежуранты.

Мишкин. Конечно, должен быть порядок в операционной, сестра должна знать, что будет завтра. Иначе она перестанет верить в будущее. — Мишкин одиноко засмеялся. — Если нет устойчивости, тогда все можно в операционной. Но мы, но человек оказывается между двух инструкций: койко-день и расписание. Да, я помню, какой был скандал в клинике, когда я нарушил расписание. Меня чуть не выгнали. Я тогда болел еще. Заболел тогда. — Мишкин задумался. Онисов опять высказался насчет «уникума». — Ну ладно. Все собрались. Давайте начинать. Кто докладывает? Агейкин? Начинай. Чего молчишь?

— Скромный очень.

— Скромность — это часто показатель надежд на будущее. Так сказать, ну что я сейчас, что я сделал — вот вы посмотрите, что я буду делать. Вы еще узнаете, что меня ждет, что от меня ждать. Так ведь? Вот ты уже профорг. А что будет дальше? — Мишкин опять странно засмеялся. Он все время в своем смехе уходил куда-то в прошлое. Может быть, вспоминал свою работу в прошлом. Да уж что там смешного. — А патанатом где? Без него мы не можем начинать. Позвоните-ка ему. Скажите, что мы ждем.

Сидящий рядом с телефоном Илющенко стал набирать номер, но в это время пришел патанатом.

— Ну, вот и наш контроль пришел. А это символично — только сейчас понял. Он и председатель народного контроля в больнице и начальник патанатомической службы, контролирующей нашу работу. Правильно, всякий контроль надо объединять, контроль надо централизовать. — И опять засмеялся.

По-видимому, это Онисов, а вернее, Агейкин вернул его во времена своей бывшей работы в клинике, когда он совершал преступления, ломая операционное расписание, распуская собственное суеверие, когда он мучился своими болезнями, когда он прощался со своей хирургической карьерой. Мишкин, по-видимому, думал об этом, и с воспоминаниями этими и был, наверное, связан его смех.