Юлий Крелин - Хирург

— Ну, во-первых, это уже моя проблема, и директора это не волнует; а во-вторых, предложат поехать в какой-нибудь институт в глубоко периферийном городе.

— А вы не хотите?

— Не очень, да не в этом дело. Сейчас во всех городах свои институты и свои руководители. Они и заинтересованы своих выдвигать, а не варягов получать откуда-то. они и создают своих учеников, свои школы. Десять лет назад доктора наук с руками бы оторвали в любом городе. А теперь присланного доктора встретят, скорее всего, очень недоброжелательно.

— Как же быть?

— Ну, если такое решение состоится и не удастся устроиться специалистом моего типа, то придется идти в больницу вашего типа, кидаться в ноги заведующему и просить его взять на работу простым доктором и снова учиться делать аппендициты, грыжи — все то, что уже довольно прочно забыто.

— Это ж очень мало денег, по сравнению с вашими институтскими окладами.

— Прибавка за докторскую степень будет.

— Двадцать рублей.

— Будем утешать себя тем, что у кандидата десять. Вы же живете. И мы проживем.

— Я не тратил столько времени на писание диссертации. Я от жизни в это время получал удовольствия.

— Мне говорили, что ваше удовольствие в основном в больнице. И днем и ночью.

— Во-первых, кому что удовольствие. И учтите к тому же, хороший хирург сделал операцию и спокойно пошел домой. А ночью торчат у своих больных плохие хирурги, как я. Неуверенные. А во-вторых, это преувеличено. Я люблю валяться дома на тахте, читать и чтоб собака терлась об меня при этом. Люблю выпить с друзьями. Совсем, так сказать, не чужд раблезианских удовольствий. Знаете, сделаешь одну необычно удачную операцию, а люди в жажде чуда несут невесть что. Бога у них нет, но есть жажда чуда, которая и порождает героев вот таких слухов. Ну, а вопрос с сокращениями как-нибудь решился?

— Пока оставили и разговоры и нас. А тут и кампания сокращения кончилась. Но осталась опасность, подорваны и вера и служебные отношения. И тоска в груди появилась.

— Ладно, не будем говорить о неприятном. Что ж болит у вас? Впрочем, это тоже не веселый, наверное, разговор.

— Евгений Львович, давайте начистоту. Как мужик с мужиком. И даже более чем начистоту. Я вам сейчас все выложу.

— С какой преамбулой! Слушаю вас, Сергей Алексеевич.

— Я убежден, что у меня рак толстого кишечника.

— Уж так сразу.

— Вы послушайте, не прерывайте. Я знаю вашу святую обязанность утверждать обратное.

— Ну ладно.

— Боли у меня давно. Носят они характер временами наступающей непроходимости. Симптомы ее классические. Прощупать ничего не удается. И тем не менее, если это рак, я думаю, что удалить уже его не удастся…

— Давно у вас болит?

— Около пяти лет.

— Ого! Рак! Так долго.

— Последнее время приступы чаще и все проявления непроходимости резче. В основном в последний год.

— Пять лет! Конечно, рак длится намного дольше, чем это себе представляли раньше, — я в этом убежден. Но пять лет боли!

А чем вы еще болели?

— Я здоровый человек, Евгений Львович. Только зубы.

— Каких-нибудь травм, операций не было?

— Лет семь назад аппендицит. И еще в детстве неудачно в воду прыгнул. Болел живот около двух недель, лежал в больнице, боялись разрыва печени подкапсульного. Вот и все.

— Вестимо, чего боялись. Прилягте, посмотрю. Доктор лег на диван. Мишкин присел на край.

— Не похудели?

— Последнее время немножко похудел.

— Вы смотрите, какая складка. Чтобы рак пять лет и такая складка. Слева у вас ничего не прощупывается. А справа… справа слепая кишка немного переполнена.

— Она-то и болезненна.

— Вестимо — раз переполнена. А какой у вас был аппендицит?

— Тяжелый для меня и для хирурга, но не гнойный. Он располагался, отросток, под печенью, был в спайках. Пришлось наркоз дать.

— Так ведь болеть после этого может. Спаечный процесс. Ведь он был и до операции, как вы говорите, а уж после и подавно.

— Евгений Львович, будем говорить начистоту и дальше, вы позволяете?

— Мы ж договорились.

— Если у человека рак, особенно неоперабельный, — так уж лучше его не лечить, пусть больной быстрей помрет. Так ведь?

— Никогда.

— Но для себя, не для меня, — мы ж договорились, доктор, — вы так думаете?

— Никогда я так не думал. Ни для кого. Если у больного непроходимость на почве рака, надо все равно оперировать и либо вывести кишку, либо обход сделать, если нельзя убрать опухоль. Мы должны выполнять работу по обету, взятому еще в юности. Мы уже не вольны. Мы не должны решать за рак, а должны делать, что умеем и можем. До конца.