Яльмар Сёдерберг - Серьёзная игра

Он позвонил снова. Отклика не было.

Он позвонил в третий раз. Никакого отклика.

Он пошел в кабак и до беспамятства напился.

В конце жизни, оглядываясь на ту пору, осень 1908 года, Арвид Шернблум в мыслях всегда называл ее «подвальным коридором». Само собой напрашивалось сравненье с узким, петляющим подземным переходом, и он все идет и идет по нему, а переход все уже, все тесней, все темней, и вот Арвиду приходится, наконец, ползти на четвереньках… И ни выхода, ни слабой полоски света… Он вдруг ощутил себя старым. С каждым днем он словно на год старел.

Наутро, после того вечера, когда он тщетно звонил у ее двери, он получил от Лидии записку:

«Арвид. Прости мне, что я не открыла. За час перед тем пришло твое письмо, и у меня не было охоты тебя видеть. Да и вряд ли женщина, предававшаяся любовным утехам, может много для тебя значить.

Я готова была к упрекам — но только не к этому. А теперь я хочу быть одна. Не ищи со мной свиданий.

Лидия».

С пересохшими губами, бледный, он смотрел на ужасный листок бумаги.

Прошел день и настал вечер, прежде чем он собрался с силами ей ответить.

«Лидия. Из первого моего письма ты вывела, должно быть, неверное заключение о том, что я перечувствовал, читая твое, — что я перечувствовал, увидав слова «когда ты уезжал, я была с другим». Мне сделалось дурно, я кинулся в уборную, меня там вырвало…

Но отвечал я тебе уже два часа спустя. Я вспыльчив, но отходчив, и, когда я к тебе писал, я уже тебя простил. Да и кто я такой, чтоб тебя судить? Но я никак не возьму в толк, отчего тебя так рассердило упоминанье о «любовных утехах». Ну, а как ты сама бы выразилась? Ты пишешь — это не любовь. Стало быть, «любовные утехи»? Ничего не поделаешь, так это принято называть. Ты пишешь — «я готова была к упрекам». Ах, так ты не ждала похвал? Приятная неожиданность.

В одном прими уверенья: никогда больше я не обеспокою тебя непрошеным визитом, не буду стоять, как нищий, под твоей дверью. С меня довольно и вчерашнего.

Арвид».

После двух, как вечность, долгих дней пришел ответ.

«Арвид. Спасибо тебе за твое прощенье, только мне оно ни к чему. Я не порадую тебя позой кающейся Магдалины. Я готова была к упрекам — да. Но не к ироническим ужимкам, не к острословию относительно любовных утех и арифметики австралийских аборигенов.

Никогда я не думала, никогда, никогда, что ты можешь написать мне такое.

Лидия».

Побелев, сжав зубы, он скомкал ненавистное письмо и швырнул в огонь.

Сгорбясь, словно старик, уставясь глазами в землю, ходил он привычной дорогой в газету и обратно домой. Ему не хотелось кланяться знакомым, останавливаться, разговаривать. Однажды он понял, что точно так же прошел и мимо Лидии, не взглянув ей в лицо, не поклонившись. Но лишь из-за усталости, из-за глухого отчаяния. Он просто не в силах был снимать шляпу, поднимать глаза. Да и не все ли равно — с поклоном или без поклона проходишь ты мимо человека, прежде самого тебе близкого на свете, а нынче такого далекого? Так он потом подумал.

Ему не спалось ночами. А стоило ему забыться в тонкой дреме, как его тотчас обступали страшные сны. И всегда это была она, вечная она: голая, с голым чужим мужчиной. У незнакомца была голова, но не было лица. Арвид стонал в полусне. Его стоны будили Дагмар, и она справлялась, не захворал ли он.

И стала наведываться к нему мысль о смерти и о том, что она желанна ему. Иначе не распутать клубка. О простом самоубийстве он не помышлял. Он был застрахован, и у него оставалась еще забота о своих. И он придумал, как умереть, не давая крючкотворам повода признать его самоубийцей. Вот придет зима, будет снег, будут морозные ночи — теперь уж недолго, — и однажды вечером он купит бутыль водки, простой водки, и заедет далеко-далеко за город, к лесу, и там выпьет всю водку или уж сколько в него влезет и ляжет спать в сугроб. И, конечно, не проснется.

Днем он двигался, словно сомнамбула. Работал он, как автомат. А дома был тих и хмур. Разрыв с Лидией вовсе не исправил его отношений с Дагмар. Какое! Она стала еще дальше ему, еще безразличней, чем прежде. Что бы она ни сделала, что бы ни сказала, все раздражало его. Страсти и прежде не было, но было же доброе отношение! Теперь, когда она, не догадываясь о том, стала помехой его счастью, он начал смотреть на нее иначе. Девочек, Анну Марию и младшую, Астрид, он перестал замечать. Он рассеянно ласкал их, рассеянно слушал их лепет. Однажды, качая Астрид на коленях, он поймал себя на странной мирной мысли: кем ты будешь, когда вырастешь, дитя? Будешь ли ты, как Дагмар, приманившая в свои сети мужчину и почивающая на лаврах, или как Лидия, которая все приманивает одного за другим и не угомонится, покуда старость или смерть не окоротят ее…