Они жили как муж и жена. В театре знали об их отношениях, но на столь обычное дело никто не обращал внимания.
Зато Совинская донимала Янку намеками и щедро награждала презрением. Прежде она расхваливала Владека, а теперь говорила о нем только гадости. Старуха, казалось, испытывала огромное удовольствие, издеваясь над Янкой.
Это было местью за сына.
Наконец были назначены репетиции «Робина». Об этом Янке сообщил Владек — сама она уже несколько дней не выходила из дома, чувствуя себя очень слабой. То на нее нападала какая-то изнуряющая сонливость, то нестерпимо болела поясница, а иногда девушкой овладевала такая беспомощность и растерянность, что она готова была плакать, ей не хотелось подниматься с кровати, и Янка целыми днями лежала, уставившись неподвижным взглядом в одну точку. Постоянно донимал шум в голове и мучила такая жажда, что ничем невозможно было ее утолить. Но как только Янка узнала, что будет играть, она сразу же почувствовала себя здоровой и сильной.
На репетицию Янка пошла с тревогой, но стоило ей увидеть любителя — будущего Гаррика, как она тут же успокоилась. Это был маленького роста, щуплый и очень медлительный юнец, он не выговаривал «л» и ходил вразвалку. Он был кузеном одного из влиятельных журналистов, который ему протежировал, и поэтому смотрел на провинциальный театр свысока и относился ко всем снисходительно. Над ним деликатно подшучивали, а за глаза смеялись без стеснения.
На репетицию труппа, будто сговорившись, явилась в полном составе.
Как только Янка вышла на сцену, Майковская демонстративно удалилась за кулисы, а Топольский с ней даже не поздоровался.
Янка поняла: с этими кончено навсегда. Но мысли заняты были уже другим; началась репетиция. И хотя Янка собиралась репетировать вполголоса, она не могла удержаться от того, чтоб не играть по-настоящему.
Янку раздражало, что все вокруг на нее смотрят. Куда она ни поворачивалась, она обязательно встречалась с кем-нибудь взглядом. Ей казалось, что в глазах — насмешка, с губ готово сорваться ироническое замечание. И Янка, разволновавшись, то вдруг давала волю своему темпераменту, то невнятно бормотала слова роли.
Майковская перешептывалась с Зажецкой и смеялась без стеснения, выражая свое мнение о Янкиной игре. Янка нервничала, выход ей не удавался, и Топольский несколько раз заставлял ее повторять все сначала. Она знала, что все это значит, и не принимала близко к сердцу ни насмешки Мели, ни придирки режиссера. Она продолжала играть, и, несмотря на волнение, играла так, что постепенно вокруг воцарилась тишина, никто уже не смеялся и не паясничал.
Помощник режиссера ходил из кулисы в кулису, потирал руки и бормотал:
— Хорошо, но мало еще пафосу, слишком мало!
— Но ведь она уже кричит, а не говорит! — съязвила Майковская.
— Моя дорогая! У вас бывают конвульсии на сцене, но вас из вежливости никто в этом не упрекает, — ответил ей Станиславский.
— Не так! Вы что, ветряную мельницу изображаете? Кто же так руками размахивает? — придирался режиссер.
— Не конфузьте ее, это же первая репетиция! — заметила из кресел Цабинская.
— Ходите по сцене как гусыня! — раздраженно бросил Топольский.
— Очень подошла бы для прачечной! — прошипела Меля.
Несмотря на то, что Янка готова была расплакаться от обиды, она не позволила себе выйти из роли и ни на минуту не потеряла самообладания.
Когда Янка закончила, Цабинская торжественно поцеловала ее и громко, так, чтобы могла слышать Майковская, стала хвалить:
— Поздравляю, милая, вы отлично сыграете эту роль!
— Отработайте только детали, — советовал Станиславский.
— Это же репетиция! А у меня в голове уже готовый образ.
— Теперь у нас есть настоящая героиня и по красоте и по таланту! — нарочито громко сказала Росинская.
Майковская бросила на нее уничтожающий взгляд, но промолчала.
Янка чувствовала себя такой счастливой и доброй, что готова была обнять весь мир.
Через два дня должно было состояться представление. Это время было самой светлой полосой ее жизни. Она радовалась как ребенок.
— Наконец-то! Наконец-то! — шептала она в упоении. Кончится нужда, кончатся унижения!
Янка думала, что ей тут же предложат несколько ролей. Дав волю воображению, она видела себя уже на вершине, она была в земле обетованной — краю великих страстей, о котором она не переставала мечтать, в том мире, который являлся перед ней плеядой героических личностей ослепительной красоты, где царила гармония между мечтами и действительностью.
Читать дальше