Казимеж Тетмайер - Ha горных уступах

Хорошо еще, что не рубили, а то бы не приведи Господи!

Войтек Хронец повалил Волынчака на пол, придавил его коленом и схватил за горло; чупага упала рядом.

Люди начали пятиться и убегать из корчмы, музыканты в ужасе столпились в углу. Горцы гнали толпу в двери, и вокруг Войтка стало свободнее. Тогда к нему проскользнул Флорек Француз и толкнул его в плечо:

— Войтек!

А потом буркнул:

— Бррр!

Тогда Войтек схватил чупагу, встал, замахнулся и ударил топориком Волынчака в лоб, так что брызнул мозг; потом еще, и еще, и еще, куда ни попало.

А Флорок Француз при каждом ударе подскакивал и визжал каким-то нечеловеческим, ястребиным визгом:

— Бей! Я тебе за него по фунтам заплачу!

Войтек бил.

А Флорек Француз пищал в углу:

— Войтек! Войтек! Войтек! Хи-хи-хи! — он скакал и топал ногами.

Вдруг Войтек перестал издеваться над трупом, схватил с прилавка бутылку водки, опрокинул ее в горло и выпил до дна. Потом фыркнул и оглянулся по сторонам: Волынчак изрублен, как говядина; Кася израненная, истоптанная толпой, валяется в крови на полу. Музыканты толпятся в углу, — им некуда выйти.

— Играйте! — кричит им Войтек.

— Играйте! — и бросает им горсть талеров.

— Играйте! — и замахивается чупагой.

Один из музыкантов быстро настроил скрипку и провел по струнам смычком.

Войтек стал перед ними и запел:

Пляшет. Скользит в крови. Толкнул ногой труп Валенчака. Побелевший от страха корчмарь оттащил Касю под скамейку. С исцарапанными и забрызганными кровью лицами двое немых стоят в дверях, держа в руках чупаги. Войтек пляшет, поет.

Пляшет, истекая кровью — не мало и ему досталось в драке — шатается и поет:

Наконец, он опустился на скамью.

— Жид! — кричит он. Корчмарь трясется от страха.

— Что прикажешь, атаман?

— Давай перо, бумаги и того… чем пишут…

— Чернил?

— Чернил. Живо. На тебе за это!

Бросил ему талер. Корчмарь принес бумагу, перо, чернила.

— Пиши, я не умею.

Корчмарь обмакнул перо в чернила:

— «Пану начальнику жандармов в Новом Торге. Я, Войтек Хронец, дезертир 1-го полка уланов, покорно докладываю, что убил Касю Пендковскую за измену и Бронислава Валенчака, что меня за горло схватил и прошу, чтобы меня пришли взять. Могут смело придти, защищаться не буду». Подпишись за меня: Войтек Хронец. Аминь. Пошли на телеге, чтобы скорее из города приехали. А вы, парни, — обратился он к немым, — айда в поле, чтобы вас тут не убили или не забрали. Не мало тут в мешке серебра да два котелка новеньких талеров зарыты в Запавшей Долине, там, где вода течет из-под скалы; надо идти от сухой сосны вправо на два выстрела, а потом на два с половиной выстрела налево. Поделитесь, да отдайте четверть котелка горцу за то, что он держал меня летом. Ну, бегите скорее! — протянул он им руку. Обнялся с ними.

— Идите с Богом!

Немые посмотрели на него, вышли.

— Жид! — говорит Войтек, — жива она еще?

— Кто?

— Кася.

— И смотреть не хочу… столько крови!

— Эх! не жива, не жива! — запищал Флорек Француз и залился слезами.

Потом бросился на землю, начал биться головой о пол, рвать на себе волосы, метаться, извиваться, выть и стонать.

А Войтек Хронец опустил голову на грудь и прошептал:

— Ко сну меня клонит…

Потом, словно сквозь сон, тихо запел:

Опустил голову еще ниже и заснул.

Был мужик в Заскальи, по имени Томек Верховец. Поспорил он с соседями из-за межи, дело дошло до тяжбы, стал он по судам мыкаться, запустил хозяйство и совсем обнищал. А когда суд решил дело в его пользу и он пришел с приговором, соседи так его избили, что он едва жив остался. Полгода болел он и в конец разорился. Но этого мало; прошло две недели с того дня, как он поднялся с соломенной подстилки, потому что у него и постели уж не было, еврей все взял, — вдруг молния ударила в его хату, и она сгорела дотла. Пусто и голодно было в хате, да была хоть кровля над головой. Сгорел и амбар, где только ветер весело посвистывал, и хлев, откуда еврей корову увел. Ничего не осталось, кроме забора вокруг усадьбы.

— Ну, теперь я нищий дед, — сказал про себя Томек. А потом добавил:

— Люди и Бог против меня. Брошу я свою землю. Пойду в свет.

И пошел, несмотря ни на жену, ни на детей, ни на что.