Казимеж Тетмайер - Ha горных уступах

Вот он остановился перед музыкантами и поет:

А старик Хуцянский, веселый мужик, подпевает им из-за угла:

И все хохочут.

Вошел Войтек в сени, из сеней в двери. Двое немых за ним. Кто-то дотронулся до его плеча.

— Как живешь, Войтек?

Он оглянулся.

Флорек Француз, немолодой, худощавый, маленький, некрасивый мужик, богач, который страшно любил Касю и, не имея данных соперничать с Волынчаком и Войтком Хроньцом, возненавидел Волынчака: «Уж если не я, так пускай ее Войтек берет».

— Здравствуй, — говорит ему Войтек. — Видишь, что тут делается!?

— А что тут делается?

— Каська пляшет с Волынчаком.

— Я из-за этого и пришел.

— Войтек!

— Будь, что будет.

— Вот тебе моя рука. Захочешь три дня пить, пей! Корову продам, коня продам, — пей! Войтек, сердце мое! Пей!!! А это что за черти с тобой пришли?

— Муранские горцы, немые.

— Ну, ну! Здоровые парни! Вот если б я такой был! Задал бы я Волынчаку!

— Не бойся, и я ему задам!

— Войтек, дорогой ты мой! Пей, сколько хочешь! Луга продам, поле продам, дом продам, — пей! Войтек, сердце мое! Если не могу я, так бери ее ты! Бери, бери, бери! Бррр!!

Флорек Француз заворчал, как собака, на губах у него выступила пена; он впился ногтями в руку Войтка, весь задрожал и переступал с ноги ка ногу, как петух.

— Видишь ее там?

— Вижу.

— Целуются, обнимаются, по ночам сходятся! Войтек! Бррр!

Флорек Француз наклонил голову и впился зубами в рукав Войтковой рубахи.

— Войтек!

— Ну!

— Буду всех детей у тебя крестить! Все им оставлю! Буду им, как отец родной! Бей!!!

И толкнул его в избу. Два огромных горца пододвинулись к двери.

В эту минуту лопнула струна у скрипача: танец оборвался. Каська увидела Войтка, страшно смутилась и покраснела, хотя и так она была вся красная от пляски. Стоит она и не знает, подойти к нему, или нет? Что сказать? Наконец, подходит, протягивает ему руку и бормочет:

— Войтек, ты тут?

— Здесь! — отвечает Войтек.

Волынчак, пьяный, вспотевший, стоит рядом: протягивает и он руку Войтку.

— Здоров, брат?

— Здоров!

Пожали друг другу руки так, что кости хрустнули. Музыкант провел смычком по струнам: опять можно плясать. Войтек широким движением снял шляпу перед Волынчаком, низко ему поклонился, опустился на одно колено, поднял голову вверх и сказал:

— Брат! Уступи!

Волынчак гордо покачал головой:

— Нет, брат!

— Уступи, прошу тебя, брат!

— Нет, брат!

— Не хочешь?

— Не хочу!

— Я тебе заплачу за три танца!

— Не хочу!

— Брат!..

Но Волынчак стоит уже перед музыкантами и снова поет:

А Войтек Хронец отвечает ему, притворяясь веселым:

Остановился Волынчак, взглянул на Войтка, Войтек на него. Смотрят, улыбаются и грозят друг другу глазами; горят они у них, как свечи. Мужики уж соображают, что дело неладно; отходят в сторону, собираются в кучки. Бабы бегут к своим мужикам и становятся около них, перемигиваясь друг с другом и ожидая: «тут что-то будет». Музыка играет, Волынчак пляшет. Пляшет, да что-то не так у него выходит. Кончать не хочет, на зло, из гордости, но вдруг останавливается перед музыкой и поет хриплым голосом.

Потом берет Касю за талию, хочет обнять ее и закружить в воздухе в заключение пляски. А Флорек Француз дает Войтку тумаки в бок и шепчет ему:

— Войтек!

Войтек бросается вперед, хватает Касю за косу, да как закружит ее в воздухе, да как бросит оземь! Застонало даже все вокруг! А она даже не вскрикнула.

— Ты, сука! Так вот где твои клятвы! — кричит Войтек и топчет ее грудь ногами.

Волынчак одурел, раскрыл рот, вытаращил глаза. Вдруг Сташек Пенцковский, брат Каси, выскочил с криком: «Бей! Бей!» И хвать Войтка за горло. Пришел в себя и Волынчак; бросился на Войтка.

Пять или шесть парней, друзья и родные, один со скамьей, другой с дубиной, третий с глиняным горшком, выливая себе пиво на голову, кинулись на Войтка, но в это мгновение люди у дверей рассыпались во все стороны, словно отруби в корыте, когда на них дунет корова, — и два огромных черных горца, сверкая медью своих поясов, подняли загорелые руки, до локтей обнажившиеся из широких рукавов. Словно кузнечные молоты, что поднимаются бесшумно, а бьют с грохотом, так беззвучно поднялись их руки и загремели по головам их огромные кулаки. В избе поднялся стон и крик. Сверкая синими белками и издавая какие-то хриплые звуки, муранские немые расшвыряли мужиков, как снопы в поле.