Оскар Лутс - Свадьба Тоотса

– А ты доволен своим жильем? – спрашивает Лутс у Пеэтера Лесты.

– Мы с Тали занимаем неплохую квартиру, но… и у нас тоже, как у каждого человека, есть свой крест. Этот ужасный делец Киппель… знаете… он тоже перебрался к нам, курит по-страшному и плюет на пол. Ты, наверное, и сам заметил, сколько в нашей квартире всяких рыболовных снастей, всё это его имущество.

– Нет, в деревню, в деревню! – восклицает Лутс. – Это единственный путь спасения!

Так, а может быть и немного иначе, продолжается празднование свадьбы Тоотса.

На дворе уже поздний вечер, как вдруг в жилую ригу, тяжело дыша, вбегает Либле, весь вываленный в снегу, и отзывает Тоотса, который беседует со своими школьными друзьями, в сторонку.

– Вот что, молодой хозяин, – произносит звонарь таинственным шепотом, – Кийр тут.

– Тут – Кийр?! Да ты, Кристьян, никак вовсе сдурел. Пить меньше надо. Говорю это вовсе не потому, что мне водки жалко, нет, я т е б я жалею.

– Какое там, видит Бог, говорю, как есть, господин Тоотс, Кийр – тут. Неужто вы и впрямь уже и вовсе мне не, верите?

– Не верю.

– Гхм, ну, видали, как оно оборачивается! Что тут поделать! – сетует Либле. – Я самолично ходил сейчас во двор, видел его, говорил с ним – чего ж вам еще? Постойте, постойте, я растолкую, как оно есть… Ну да, выхожу во двор, справляю там свою нужду и – ик! – в аккурат поворачиваю назад, к крыльцу, и тут вижу: за углом дома – мужик. «Н-ну погодь, вражина, – кумекаю, – эт-то вроде как наверняка конокрад, гостевых лошадей присматривает.»

– А дальше? Говори же, наконец, покороче, что ты тянешь резину! Кому это интересно – знать, о чем ты на каждом шагу кумекал.

– Нет, не скажите, господин Тоотс, это куда как важно. Ну, да, стало быть, кумекаю: «Эт-то вроде как наверняка конокрад. Надо поглядеть, может сподоблюсь изловить». Пододвигаюсь тихонько поближе к углу, за которым мужик прячется. Я все ближе к углу подступаю, а он, этот мужик, все дальше от угла отступает. «Эг-ге-е,» – кумекаю…

– Опять «кумекаю»! До чего же ты любишь кумекать!

– А то как же, золотко! Я вроде как сразу сказал.

– Ну? Ну?

– Эг-ге-е, – кумекаю, – эдак дело ни в жисть не пойдет! По проселку с тобой вперегонку бежать, это мне, старому мужику, вроде как и впрямь не по силе. Выкинем-ка штуку, – думаю, – испробуем малость иначе, повезет, так повезет, а не повезет – ничего не попишешь… папишшешь, как говорит господин пробст. Рраз! растянулся в снегу!

– Кто?

– Я, а кто же еще. Ну да – рраз! растянулся в снегу и давай всякую околесицу нести, что только на ум взбредет; вот набрался так набрался, под завязку набрался, вроде как уже через край прет. Жду… Жду еще чуток, а сам поглядываю на дорогу. Мешкает. Ну, не учи каркать старую ворону! Идет. Осторожненько, точно как твоя куница… но идет. И сей же час – ко мне, мол: «Что ты, мил-человек, тут в снегу делаешь, разве тебе не холодно?» – «Брр-уф!» – «Давай, давай, поднимайся, не то скоро закоченеешь.» – «Брр-уф!» Тут он посмотрел аккурат мне в лицо. Я на него – тоже. Так оно и есть – Кийр! «Что с тобой стряслось, Либле? Плохо стало?» – «Брр-уф!» – «Ну, ну, поднимайся, погоди, я помогу, нельзя же спать в сугробе». И ну трясти, ну трясти меня так, что чертям тошно стало. Ну, и тут я вроде как тоже… ожил: «Что? Где? Кто? Где это я?» – «Ты в Юлесоо, дорогой Либле… на свадьбе». – «На какой свадьбе? Где свадьба?» – «Ну и смешной же ты, Либле, мужик, неужели ты ничего не помнишь?» – «Помню? А чего это я должен помнить? Мне холодно. Бог знает, сколько времени я уже тут, в сугробе, дрыхну». – «Неужели ты и того не помнишь, где ты так набрался?» – «Где это я набрался? Бей хоть палкой по голове, бей хоть утюгом, знать ничего не знаю. Ведать ничего не ведаю». – «Интересный ты мужик, Либле! Смотри, не подоспей я сейчас сюда, так ты бы тут в ледышку превратился. А что жена и дочка сказали бы? Как ты думаешь, что сказали бы жена и дочка?». Ну, тут я давай выть, что твой волк, и глаза тереть, и всякие штуки выкидывать, будто я барсук какой: «Тысячу раз желаю тебе здоровья, Йорх – вроде бы это ты тут? – да, будь ты тысячу раз здоров за то, что ты мою шкуру спас, этого благодеяния я до самой смерти не забуду!» – «Ну какое это благодеяние, – это он говорит, – но если ты, Либле, так уж хочешь отплатить мне добром, поди, взгляни, что они там в доме делают, и принеси мне сюда весть. Перво-наперво, посмотри, есть ли у них там выпивка и закуска. Только… ради Бога, никому ни слова, что я тут нахожусь». – «Нет, ну, – бью я себя кулаком в грудь, – я ведь не скотина какая неблагодарная, чтобы на доброе дело злом ответить. Ты спас мне жизнь, хоть цена этой моей жизни пустопорожней – не Бог весть какая, разве что… копейки три-четыре, ну да, ты спас мне жизнь, неужто же я и впрямь такая неблагодарная скотина, чтобы тебя заложить?! Нет, я с превеликой радостью выполню все, что ты прикажешь, дорогой Йорх, только с одним условием… – это я ему, – и ты тоже никому не говори, что меня тут, в сугробе нашел – к чему мне всякие насмешки да подковырки, да зубоскальство, проходу от них не будет, чего доброго еще и до жены дойдет…» – «Будь спокоен, Либле, я не расскажу ничего, только бы ты держал язык за зубами». – Ну, я ему на это: «Стало быть, я пойду, взгляну, что они там делают и есть ли у них чего поесть-попить» – и еще: «Ждите спокойно, я сей же час обернусь и принесу вам весть». Ну да, и вот теперь я тут, господин Тоотс, вроде как гляжу, есть ли у вас что поесть-попить и высматриваю, что вы здесь вообще делаете, и жду – не дождусь узнать, что ж вы сделаете с тем, кто стоит на улице и ждет весть. Теперь он у нас вроде как в руках, потому как в меня он верит твердо. Я ж мог его там, на месте отчехвостить, что твою кудель, да вроде как не хотел самолично суд вершить, да и то сказать – одной только взбучки ему за его вчерашнее деяние вроде как чуток маловато, пускай господин Тоотс сам решает, что делать.