Карлос Кастанеда - Учение дона Хуана (перевод Останина и Пахомова)

Размышлять над вопросом, который «лежал в моем сердце», оказалось делом нелегким. Я объяснил дону Хуану, что, задавая вопрос о верном пути, имел в виду многое: нахожусь ли я одновременно в двух мирах? какой из этих миров истинный? какое направление должна принять моя жизнь?

Выслушав эти объяснения, дон Хуан заявил, что мои представления о мире очень запутанны и что покровитель дал мне великолепный урок ясности. Дон Хуан сказал:

– Ты полагаешь, что тебе доступны два мира, два пути – но мир только один. Покровитель совершенно ясно это тебе показал. Единственный доступный тебе мир – мир людей, и этот мир ты не можешь покинуть когда тебе вздумается. Ты – человек. Покровитель показал тебе мир счастья, где нет различия между предметами, ибо там некому спрашивать о различиях. Но это – не мир людей. Покровитель вытолкнул тебя оттуда и показал, как думает и борется человек. Это – мир людей, и, будучи человеком, ты обречен на него. Лестно тешить себя мыслью, будто живешь сразу в двух мирах, но все это глупости и тщеславие. Есть один-единственный мир, другого нам не дано. Мы – люди, и мы должны довольствоваться миром людей. В этом, по-моему, и состоял урок Мескалито.

Судя по всему, дон Хуан хотел, чтобы я уделял «чертовой травке» больше внимания, хотя это и противоречило его словам о неприязни к ней. Он объяснил это тем, что приближается день, когда я снова буду курить, и что до тех пор следует лучше познакомиться с силой «травки».

Он несколько раз предлагал мне повторить гадание с ящерицами. Я долго колебался, но дон Хуан становился все настойчивее, и наконец я понял, что просто обязан выполнить его требование. Я решил погадать кое о каких пропавших вещах.

19 декабря, в субботу, дождавшись наступления темноты, чтобы без помех потанцевать вокруг своего растения, я срезал корень дурмана. За ночь приготовил отстой корня, а в воскресенье, около шести часов утра, вернулся к своему растению и сел перед ним. Я подробно записывал все указания дона Хуана и, перечитав записи, убедился, что размалывать семена сейчас не нужно. Каким-то образом присутствие растения вызвало во мне редкое сочетание эмоциональной устойчивости, ясности мысли и сосредоточенности на своих действиях – всего этого мне обычно не хватало.

Я в точности следовал указаниям дона Хуана и так рассчитал время, чтобы к вечеру мазь и корень были готовы. Часов в пять я начал ловить ящериц, но, перепробовав за полтора часа все возможные способы, так и не поймал ни одной.

Я сел перед растением, пытаясь что-нибудь придумать, и вдруг вспомнил, что дон Хуан советовал с ящерицами разговаривать.

В первую минуту, обращаясь к ним, я чувствовал себя полным идиотом, но вскоре это прошло, и я продолжал говорить как ни в чем не бывало. Смеркалось. Я поднял какой-то камень и увидел под ним оцепеневшую ящерицу. Я схватил ее и тут же заметил под соседним камнем вторую, тоже застывшую без движения. Они даже не вырывались.

Зашить ящерицам рот и веки оказалось труднее всего. Я вспомнил дона Хуана. Он считал, что, начав действовать, человек не должен останавливаться. Впрочем, ничто не помешало бы мне остановиться – вероятно, я и сам не хотел этого.

Когда я отпустил первую ящерицу, она побежала на северо-восток – предзнаменование успешного, но нелегкого гадания. Я привязал вторую ящерицу к плечу и, как полагалось, натер себе виски мазью. Ящерица не шевелилась; мне показалось даже, что она умерла, а ведь я не знал, как поступить в таком случае – дон Хуан ничего об этом не говорил. К счастью, она была живой, только оцепенела.

Я выпил снадобье и немного подождал, однако не произошло ничего особенного. Я потер виски мазью. Это я повторял раз двадцать. Затем совершенно машинально, как во сне, несколько раз мазнул по лбу, но, как только понял свою ошибку, торопливо стер мазь. На лбу выступила испарина, меня залихорадило. Я испугался: дон Хуан категорически запрещал натирать лоб! Испуг сменился чувством полнейшего одиночества и обреченности. Я был брошен и предоставлен самому себе, и, случись что-нибудь со мной, никто не смог бы мне помочь. Мне захотелось убежать, но даже на это не хватило решимости. Я не знал, что мне делать. Мысли неслись потоком, сменяя друг друга с небывалой быстротой. Я обратил внимание, что они какие-то странные – они возникали иначе, чем обычно. У моих мыслей есть свои особенности, и всякое отклонение сразу бросается мне в глаза.